Любовь Ковалевская - Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста

После эвакуации произошла переоценка ценностей. Все казалось безделицей по сравнению с происшедшим. И только к природе осталось прежнее отношение, хотя невозможно было постичь ее буйство, пышное цветение, кажущуюся нетронутость и… смертоносность.

«Не было громкого смеха, хотя не обходилось без шуток, без анекдотов на аварийную тему. Веселая музыка раздражала, казалась кощунством при существующем трагизме.

Конец апреля и первые дни мая — максимальное психическое напряжение, в котором было и ожидание еще более трагических последствий нового взрыва, если перекрытия не выдержат температурного воздействия неуправляемого реактора и все ЭТО рухнет в воду бассейна-барбатера. Порой казалось, что вот-вот наступит предел… Но уже десятого мая мы узнали о ликвидации опасности. Можно было перевести дух. — Валерий Вячеславович и во время рассказа переводит дух: картины прошлого четко запечатлелись в памяти и сердце, причем в красках и ритмах, с мельчайшими подробностями — и все болит по-прежнему… — Только человек с каменным сердцем мог сохранить его от боли и болезней после всего пережитого. Вот и болят наши сердца, тревожа и нас, врачей. Это теперь, спустя два года. А тогда…»

А тогда волновала судьба реактора, судьба станции, судьба города и земли. Даже о семьях вспоминали мимоходом, порой еще не зная, где они, главное, что в безопасности. С болью вслушивались в информационные сообщения, вчитывались в газетные строки, сопоставляя услышанное и прочитанное с истинным положением.

«Разница между информацией и реальностью, — продолжает рассказ В. Н. Навойчик, — принижение роли специалистов-припятчан, принимавших самое активное участие в ликвидации аварии и ее последствий, били в самую человеческую сердцевину, отнимали последние силы.

Тайком навещали свои квартиры — уютные, но пустые. И словно ждущие… Возвращались еще более подавленные.

Ранило все. Особенно противопоставление прошлого и настоящего, предположение будущего…

Бытовая неустроенность, чрезвычайная жара, высокие уровни радиации в зоне аварии, чрезмерные физические и психические нагрузки, неопределенность и даже одинаковая спецодежда надламывали дух людей, несмотря на внутреннюю установку выстоять, выдюжить. Все мною перечисленное и позволило людям назвать этот период «войной», а события до аварии «довоенными».

Мой хороший знакомый, инженер ЧАЭС, видя страдание своей больной собаки, сменившей место жительства вместе с хозяином, и понимая, что смертельный исход для нее неизбежен, обратился ко мне за медицинской помощью. Я удержал его от этого шага… И не мог сдержать слез, хотя людей было жалко неизмеримо сильнее. Мы все были в одном положении».

Прошло время. Обстановка в зоне нормализовалась. Люди получили квартиры и материальную компенсацию. Но чем компенсировать потери души?

«Интересное явление ностальгия, — вздыхает На-войчик. — Нас оно не только не обошло, но травмирует даже сильнее. Потому что мы знаем: совсем рядом наша земля, наш город, в зоне, за колючей проволокой, где амбарными замками закрыты двери наших уютных квартир. И сколько бы лет ни прошло, не заживут израненные души. И нельзя не попытаться хотя бы понять душу человека, пережившего Чернобыль».

Вернемся же теперь к моему гостю, тоже Валерию, психологу по образованию. И, надеюсь, не перепутаем его профессию с профессией врача-психиатра…

— Приехал я на ЧАЭС. Долго объяснял, что я не врач, что занимаюсь процессами и закономерностями психической деятельности. По-моему, меня так и не поняли. Недоумевали: зачем это надо? Но на работу взяли — в отдел техники безопасности. В отдел так в отдел. Тем более, что разрешили полностью заниматься своим делом. И я начал работать. Встречался с людьми, беседовал, вел записи, изучал ситуации. Моя активность, особенно записи, встревожили начальницу отдела по технике безопасности. Да, на таком отделе женщина, бывшая учительница припятской школы. Причем не имеющая права работать в зоне повышенного излучения из-за фибромы. Какими интересами она руководствовалась, добиваясь разрешения остаться в зоне, не знаю. Но, как видите, несмотря на запрет врачей, оставили. И даже начальником такого отдела, где спрос особый, где должен быть только специалист. Может быть, я отстал: педагогические знания необходимы для безопасности атомной?

Так вот, она запретила мне заниматься психологическими исследованиями. Чем мотивировала? Элементарным: занимайтесь техникой безопасности — вы именно за это получаете деньги. Я стал докапываться до причины запрета. Истинной. Вскоре понял: все работники станции регулярно проходят обследование у врачей-психиатров. Это закон. Есть соответствующий приказ. Любое нарушение психики может стать поводом для увольнения. Правильно, конечно. Но этого и боятся: кому-то нужна машина, кому-то гараж, кому-то пенсия, а кому-то просто нравится получать неплохие деньги. Льгот для работников атомной достаточно. И вполне заслуженно. Другое дело, что большая их часть по-прежнему распределяется между припятчанами-руководителями и их верными слугами. Почему эти люди, ответственные за аварию, до сих пор учат людей безнравственности?

Выполнять запрет я, естественно, не собирался. Даже не подумал. И зря… Недооценивать круговую поруку нельзя. Но меня увлекала моя работа: интерес вызывал не только оперативный персонал, но и технический, ремонтный, руководящий. Мне снова дали попять: не зная броду… Какой брод, когда психологами совсем еще не изучены организация производственных отношений, взаимодействие человека с автоматикой. И еще куча всего… А у меня есть разработки, программы. И даже мечта: психологические лаборатории на всех АЭС, на Чернобыльской — крупнейшие всесторонние исследования!

И тогда меня объявили… психом. Ладно, слухи, подозрительность, проработки и даже собрание коллектива. Послали на медкомиссию, предупредив врачей заранее, что я того… Я обратился с протестом к прокурору. Но разве чужак может что-то там доказать?! Ответа от прокурора так и не дождался. Вопрос встал ребром: или я псих, или увольняюсь здоровым по собственному желанию. Я выбрал второе. И вот мучает совесть…

29 июля 1987 года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда Союза ССР под председательством члена Верховного суда СССР Р. К. Бризе с участием государственного обвинителя — старшего помощника Генерального прокурора СССР Ю. Н. Шадрина завершила в Чернобыле рассмотрение уголовного дела бывших руководителей Чернобыльской атомной электростанции (АЭС). Начальник АЭС В. Брюханов, главный инженер станции Н. Фомин, заместитель главного инженера А. Дятлов сурово наказаны. Осуждены к разным срокам лишения свободы еще два бывших работника 4-го энергоблока, а также инспектор Госатом-энергонадзора СССР. Серьезным уроком, строгим предупреждением против расхлябанности, недисциплинированности, безответственного отношения к выполнению служебных обязанностей прозвучал приговор виновникам аварии. Отсутствие взаимной требовательности, беспринципность привели к тому, что среди руководителей АЭС и части специалистов сложилась атмосфера вседозволенности, благодушия и беспечности. Все это способствовало возникновению аварийной ситуации, обусловило неумелые, нерешительные действия персонала в экстремальных условиях. (Из сообщения ТАСС)