Пол Коллиер - Исход. Как миграция изменяет наш мир

Но если это верно, то в нашей модели появляется еще один механизм обратной связи. Патнэм обнаружил, что разнообразие снижает уровень доверия среди коренного населения — люди замыкаются в себе. Или, с точки зрения рассматриваемой нами проблемы, чем крупнее неабсорбированная диаспора, тем ниже уровень доверия к ней. Но теперь мы должны учесть обратное влияние этого снижения доверия на темп абсорбции диаспоры. Это влияние выражается в том, что чем крупнее диаспора, тем ниже темп ее абсорбции. Темпу абсорбции соответствует крутизна кривой диаспоры ; чем выше темп абсорбции, тем круче она идет. При снижении темпа абсорбции она смещается по направлению часовой стрелки. Три возможных исхода изображены на рис. 3.2.

Первый график соответствует ситуации при наличии крупной диаспоры и высокого темпа миграции. На втором графике показана ситуация, в которой естественное равновесие недостижимо: в отсутствие контроля над миграцией размер диаспоры и темп миграции будут возрастать до бесконечности. На третьем графике мы видим ситуацию, в которой влияние размера диаспоры на уровень доверия, а доверия — на темп абсорбции, достаточно сильны для того, чтобы по достижении диаспорой определенного размера число людей, абсорбируемых из нее, начало снижаться. Если такое происходит, то темп миграции не сможет превысить некоего максимального значения. Если контроль над миграцией допускает более высокий предельный темп миграции, то увеличение диаспоры будет продолжаться неограниченно долго.

Политика, осуществляемая страной, принимающей мигрантов, в известной степени влияет на настроения как коренного населения, так и мигрантов. Там, где официально проводится политика мультикультурализма, понимаемого как сохранение особой мигрантской культуры, власти признают и поощряют существование социальных связей между иммигрантами, определяемых их культурой. В результате возможно сосредоточение диаспоры в нескольких городах и преобладание учащихся, принадлежащих к диаспоре, в некоторых школах этих городов. Идею о том, чтобы способствовать созданию моноэтнических школ для детей иммигрантов, прогрессивные деятели, в 1960-е годы выступавшие за совместное обучение американских чернокожих и белых детей, восприняли бы с ужасом и недоверием.

Однако в то время как мультикультурная политика допускает и даже поощряет сохранение иммигрантскими группами своих культурных и социальных отличий, по отношению к коренному населению государство вынуждено проводить совершенно иную политику. Вполне обоснованный страх перед потенциальной и реальной дискриминацией иммигрантов делает необходимым решительное официальное сопротивление возникновению аналогичных связей среди коренного населения. До начала иммиграции социальные связи, существующие в стране, не могут охватывать никого, кроме коренного населения. Антидискриминационная политика фактически запрещает такие связи: понятно, что они не могут не становиться инклюзивными.

В недавней работе Рууда Коопманса делается вывод о том, что политический выбор действительно влияет на темп интеграции [55] Koopmans (2010). . Мультикультурная политика замедляет интеграцию. Она влечет за собой такие измеряемые последствия, как слабое знание иммигрантами национального языка, которое, как мы знаем, снижает готовность к сотрудничеству при предоставлении общественных благ, а также повышенная географическая сегрегация. Кроме того, Коопманс обнаружил, что интеграцию замедляет и щедрое социальное обеспечение, искушая мигрантов к тому, чтобы оставаться на нижних ступенях социальной лестницы. Разумеется, оно искушает и коренных жителей, но мигранты более податливы к этому искушению, потому что они привыкли к радикально более низкому уровню жизни. Даже скромные социальные выплаты выглядят в их глазах привлекательными, и потому стимул к тому, чтобы найти работу и зарабатывать еще больше, действует на них слабее. Мультикультурализм и щедрое социальное обеспечение замедляют интеграцию мигрантов и дома, и на работе. По данным Коопманса, и тот и другой эффект проявляются в весьма заметных масштабах.

Социальные связи в пределах группы — которые Роберт Патнэм называет «объединяющим» социальным капиталом — налаживать проще, чем связи между группами — «связующий» социальный капитал. Кроме того, социальные связи проще налаживать в маленьких группах, чем в больших. Поэтому сочетание мультикультурализма и антидискриминационных законов может привести к непреднамеренному парадоксу: иммигранты могут оказаться в более удобном положении для накопления объединяющего социального капитала, чем коренное население. Иммигрантам не только разрешают создавать сплоченные общины, сохраняющие их родную культуру — их даже поощряют к этому. Собственно, к одной «общине» сейчас обычно причисляют всех людей, эмигрировавших из одной и той же страны: говорят о «бангладешской общине», «сомалийской общине» и т. п. И напротив, закон требует преобразования всех социальных связей коренного населения из объединяющего в связующий социальный капитал. В результате, несмотря на мучительное социальное испытание, которым становится сам процесс миграции, типичный иммигрант принадлежит к более плотной социальной сети, чем типичный коренной житель. Возможно, именно это дает Патнэму основания говорить о разобщенности коренного населения. Сегодня люди в меньшей степени объединены в социальные сети — по его выражению, они «уходят в оборону». Сочетание политики мультикультурного сепаратизма по отношению к мигрантам и антидискриминационных законов по отношению к коренному населению нарушает золотое правило этики. Одна из этих групп не может рассчитывать на то, что к ней будут относиться так же, как к другой группе. Но при этом вполне очевидно, что коренному населению нельзя позволить сохранение эксклюзивных связей: в данном случае на первом месте стоит интеграционная повестка дня.

Отсутствие единого подхода иллюстрируется контрастом между французской и британской политикой по отношению к иммигрантским культурным практикам, нашедшим выражение в вопросе о парандже. Ношение паранджи вполне буквально разрушает взаимное внимание. Во Франции преобладало мнение о том, что паранджа несовместима с братством, и потому ее ношение было запрещено. Этот запрет поддержали и коммунисты, и правый истеблишмент. Иное дело — Британия: если отдельные политики, принадлежащие к самым разным частям политического спектра, сетовали на все более широкое распространение паранджи, то все без исключения партии считали, что на кону стоит вопрос о свободе от государственного вмешательства. Однако, как показывает французское решение, свободу разрушать братство не обязательно следует причислять к правам человека. Следствием того, что политики двух этих стран сделали разный выбор, стало то, что в Великобритании паранджу носят все чаще, а во Франции ее нигде не увидишь, хотя британские мусульмане намного малочисленнее французских.