Евгений Крушельницкий - Город мастеров

— Может, просто сама авторская песня занимает в нынешней жизни меньше места, чем прежде?

— Я не понимаю таких обобщений. В чьей жизни? У всех жизнь разная. Люди, которым были нужны такие песни в 60-х — им надо это и сейчас, для них это и сегодня отдушина — посмотрите, что вокруг творится!.. У кого духовное преобладает над материальным, те по-прежнему ходят на наши концерты, всё так же нуждаются в духовной подпитке и нормальных человеческих ценностях. Бардовская песня позиций не сдала.

Другое дело, что телевидение, печать навязывают народу некоего монстра под названием массовая культура. Раньше человек мог выбирать: либо послушать эстрадный концерт (замечу, что в те времена эстрада была качественной, не в пример нынешней), либо сходить в кино и посмотреть неплохой трофейный фильм, либо послушать песни — не те, которые звучат по радио. Телевизор тогда не влиял на нас так, как сейчас, да и интернет ещё не появился. Возможно, потому и поклонников авторской песни было больше. И не лезла отовсюду эта назойливая, раскрученная попса.

— Но раскручивает-то её телевидение, на котором вы, кстати, работаете… Телевизионщики почему-то пытаются на своей фабрике зажигать новые звезды, но свету от них получается мало. А вот многих действительно талантливых людей на экране не увидишь. В Останкино, конечно, вход по пропускам, но по какому, интересно, принципу их выдают?

— Нынешнее телевидение — это бизнес, рассчитанный на толпу, которая готова платить. А сегодня с деньгами, как правило, люди, далекие от культуры, — той, которая с большой буквы. Поэтому телевизионщикам неинтересно, что хотят смотреть три — пять процентов интеллигенции, которая не реагирует на рекламу: ведь у нас на руководящих должностях не романтики, а прагматики. Они понимают: страна обыдлена, и чтобы удивить массового зрителя достаточно раздеться прилюдно. Я работаю в Останкине двадцать лет, это на моих глазах всё происходило — развал, изгнание профессионалов, приход мальчиков-девочек, даже не научившихся говорить… Телевидение — отражение того, что происходит с нашим обществом.

— А что, вас это никак не касается? Приходится, наверное, учитывать вкусы людей, которые вас слушают?

— Меня трудно заставить петь то, что мне не нравится. Кстати, когда я была еще студенткой, меня приглашали на работу и в Москонцерт, и в Росконцерт. Но я отказалась, потому что поняла: придется петь там, где скажут, причём перед теми людьми, перед которыми скажут. И, наконец, петь то, что скажут. А я хотела петь для тех, кому это нужно, то, что мне нравится и там, где мне хочется.

— Выходит, доперестроечной цензуры не почувствовали?

— Почти нет. Ведь я никогда не пела остросоциальных песен. На своих сольных концертах репертуар ни с кем не согласовывала, зато когда приходилось выступать в концертных программах за рубежом, на отборочных просмотрах в ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ и тому подобных организациях всё очень строго выверялось — комиссия, печати, подписи… Например, песню Высоцкого «Мужчины ушли…» мне разрешили исполнять только в начале перестройки.

«Идеологи» бесцеремонно влезали и в тексты. У моих друзей Иващенко и Васильева была песня с такими словами: «С доброй подружкой и с кружкой в руке…» Им объяснили: мол, с кружкой — это не очень, вы лучше пойте так: «с доброй подружкой, с гитарой в руке». Не помню уже, чем это кончилось.

— А вы бы спели?

— Думаю, что нет. Скорее, песню бы заменила. Я принципиально не люблю менять слова без согласия автора.

— Часто бывает, что строчка из песни выражает жизненную позицию, а то и философию на каждый день: «есть только миг — за него и держись», «мой адрес — Советский Союз». Или: «партия сказала: надо — комсомол ответил — есть»… А вам какие строчки близки?

— Есть разные песни, под словами которых я могла бы подписаться как под своим отношением к жизни. Такие строчки я очень часто нахожу у Окуджавы. Например, «давайте восклицать, друг другом восхищаться» — вся эта песня, от начала до конца, для меня — непреходящая мудрость. Я так сказать не могу, а поэт дает мне слова, помогает понять, что я чувствую. Любимые песни мне очень часто дают своего рода цитатник, который сидит в голове и помогает ориентироваться в жизни.

У Ольги Качановой, например, есть чудесная песня «Льдинка»:

С этими словами я сверяю свои поступки. И когда делаю что-то не так, мне потом очень плохо от этого становится.

— Помнится, вы очень тепло спели про кота — такого, себе на уме, который «греет свой зад, а вам кажется — вы им согреты». Видел даже ваше фото с этим зверем на обложке журнала. У вас к нему особые чувства?

— Я котов обожаю. У меня кот Василий, подобранный во дворе. Я вообще в детстве часто приносила домой разных зверюшек, а потом, когда выяснилось, что у меня к ним аллергия, которая уже переросла в астму, они переселились к моим родителям. Но по-прежнему традиция подбирать на улице зверье сохраняется. Вот и сейчас у нас замечательно живут все втроём — кот Василий, кошка Леся и собака Ричи.

— Когда мы договаривались о встрече, я понял, что ритм вашей жизни очень напряжённый. Не мечтаете уехать куда-нибудь, чтобы потише и поспокойнее?

— Нет, хотя изредка делаю и это. Для меня жизнь — движение, и мне хорошо, когда каждая минута расписана. Такой ритм дисциплинирует и не дает расслабиться. Это тяжело, я иногда устаю от неустроенности, постоянной смены городов, гостиниц, душных поездов, самолетов, которых я боюсь… Зато чувствую, что время движется, и я двигаюсь вместе с ним. Как только расслабишься — начинаешь лениться, стариться, и жизнь проходит впустую.

Марылю Родович называют лучшей эстрадной певицей Польши двадцатого века. Пани Марыля — одна из самых известных в мире полек, она уже более трёх десятилетий на сцене, обладательница многочисленных международных призов, государственных наград, почетных званий. Её знаменитые «Разноцветные ярмарки», которые принесли Гран-при на фестивале в Сопоте, слушают до сих пор. На концертах певицы мирно разрешается конфликт поколений, потому что ей аплодируют не только дедушки, помнящие первые её выступления, но и их внуки. Между тем российским дедушкам есть что вспомнить. Например, дни польской культуры в конце семидесятых, когда Польша воспринималась у нас как окно в Европу, откуда дули свежие ветры. Именно в те дни Марыле показали перед концертом письмо с многочисленными подписями наших трудящихся, адресованное в инстанции. Трудящиеся требовали запретить выступления певицы Родович: «Мы отказываемся слушать эти буржуазные песни в агрессивной манере!» Певица требованием пренебрегла и спела, как привыкла, от души. А зрители устроили ей овацию, тоже от души.