Юрий Поляков - Босх в помощь! [О гормональных либералах и безродных патриотах]

Особенно остро ощущается утрата нравственного авторитета в сфере детского и юношеского искусства. Прежде всего, исчез без целенаправленной поддержки государства мощный некогда цех литераторов, пишущих для подрастающего поколения. А поскольку литература в нашей традиции – базовый вид искусства, питающий и театр, и кино, возник дефицит фильмов и спектаклей для «юношей, обдумывающих житье». Многие забыли, что ТЮЗ – это театр юного зрителя, а не зона для болезненных режиссерских экспериментов, требующих иной раз маркировки 18+. В павильонах некогда знаменитой и плодовитой киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького еще недавно снимали все, что угодно: шоу о маньяках и сериалы о бандитах, – только не ленты для тех, кто вступает в жизнь. Кстати, за качеством собачьих консервов в магазине «Пушистый друг» у нас надзирают строгие органы, а вот за качество телепередач и фильмов, идущих в прокате, а также выставок не отвечает, кажется, никто.

Тем временем в обществе есть запрос на искусство, обращенное к сложным духовным проблемам. Сошлюсь на пример из собственного творческого опыта. Когда недавно в МХАТе имени Горького, которым руководит народная артистка Т.В. Доронина, ставили мою новую пьесу «Золото партии», я опасался: будет ли интересна зрителям одна довольно продолжительная сцена. Не заскучают ли? Ведь, как известно, все жанры хороши, кроме скучного. В этой сцене почти столетний персонаж, в прошлом партийный руководитель крупной области, спорит о вере, атеизме, земной и вечной жизни со своим внуком, ставшим священником. Но именно этот спор оказался особенно интересен зрителям.

Слава Богу, мы отошли от навязанной нам в 1990-е годы концепции, когда театры оказывали потребителям «зрелищные услуги», а консерватория – «музыкальные». Возвращается, во многом благодаря Православной церкви, традиционное понимание воспитательной функции искусства, не отменяющей, конечно, и эксперимент, и самовыражение. В известной степени искусство – это особое зрение, которое необходимо человеку, чтобы понять себя и осознать свое место в обществе, истории, мироздании. И снова на память приходят строки евангелиста: «Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое буде светло. Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно…»

Рассматривать его судьбу и наследие лишь с точки зрения политической борьбы эпохи так же нелепо, как оценивать Шекспира, исходя из того, к какой придворной партии принадлежал великий драматург. Горький – один из тех немногих писателей, что говорят с читателем и зрителем поверх барьеров литературной критики и литературоведения. В интерпретаторах и навязывании нуждаются малоталантливые авторы, они, как слабоголосые певцы, ничего не могут без микрофона. Книга большого писателя – это как любовная лихорадка, настигающая внезапно и лишающая покоя. Гений словно бы создает свой художественный вирус, и тот уже никогда не исчезнет, «заражая» одно поколение читателей за другим. В свое время Россия навсегда заболела Горьким. Ни «хрестоматийный глянец» советских времен, ни агрессивный скепсис диссидентов, засевших в педагогических академиях, ни постсоветская смена вех и злопамятное переименование улиц, не излечили нас от этой высокой болезни. Градус по-прежнему высок!

Когда-то в школе я спросил мою учительницу литературы Ирину Анатольевну Осокину, мол, почему он взял себе такой псевдоним?

– А разве лекарство бывает сладким? – ответила она, улыбнувшись.

Писатель – болезнь и лекарство одновременно? Почему бы и нет.

Горький обладал особым даром различать человека во мраке. По умению найти и запечатлеть темные стороны бытия ему почти нет равных. Он соединил суровый натурализм предшественников с болезненным «бездноведением» декадентов, хоть и потешался над ними. Он вывел русский реализм из той теснины, в которую рано или поздно заходит любое направление, он напитал его энергиями нового века, если пользоваться лексиконом Александра Проханова. Без Горького невозможны Булгаков, Шолохов, Леонов… Именно по горьковской формуле сегодня русский реализм преодолевает ямину постмодернизма, замаскированную под клумбу с похоронными синтетическими розами.

Горький – великий драматург. Глобальная мода на Чехова, кажется, потеснила его с авансцены мирового театра, но это иллюзия. В его пьесах такое разнообразие характеров и коллизий, такое глубокое проникновение в душевное подполье человека, такое знание семейного космоса, такое расщепление социального атома, что дух захватывает. Он обладал тайной «трех карт» сценического действа. Он держит в лихорадочном напряжении до последней реплики, хотя делает вид, что просто рассказывает вам историю из жизни. Горький, царивший на советской сцене, сегодня возвращается и теснит даже Чехова. Смотреть после «Чудаков» или «Дачников» современную драму – это как после участия в запуске ракеты, о которой Путин рассказывал в последнем своем послании, отправиться пострелять в пневматический тир. Чтобы понять, чем стал Горький для русского театра, надо почаще бывать во МХАТе имени Горького.

Язык писателей такого масштаба почти не устаревает, а легкий, почти неуловимый налет архаизма придает ему дополнительную красоту и силу, как патина бронзе. Почему? Не знаю. Возможно, одним из признаков большого литературного таланта является особое вербальное предвидение развитие языка. А может быть, слово великого писателя своей мощью определяет движение национального языка? Бог весть. Но любопытно, что авторы, ставившие своей главной целью именно развитие языка, «расширявшие» его с бухгалтерским тщанием, забегавшие вперед и оттуда сигналившие «народу-языкотворцу», куда грести, устаревают со скоростью отбивной, которую забыли положить в холодильник. Обидная и поучительная закономерность.

Горький – один тех немногих писателей, которым идет псевдоним. Первый признак бесталанности – неудачный «литературный ник». Талант – это безошибочность выбора, пусть даже и мучительного.

Вы удивитесь, но, миновав проезд Художественного театра, я всегда выхожу на улицу Горького.

В наш век невероятного развития научной мысли и прикладных дисциплин, когда человеческий разум все глубже проникает в структуру материи и расшифровывает геном человека, художественная литература, как и века назад, тем не менее, остается тончайшим инструментом познания мира, общества и внутреннего мира человека. Художественный образ – это и микроскоп, и телескоп одновременно.

Талантливое произведение – это не только рассказанная автором образная история, «вымысел», над которым читатель, по выражению Пушкина, «обольется слезами», но и тончайший социально-нравственный сейсмограф, предсказывающий даже отдаленные бури и катаклизмы нации, социума, человечества. В истории моей страны России в течение ХХ века русская литература дважды настойчиво предсказывала жесточайший кризис всей государственной системы, но правящий слой не смог или не захотел воспользоваться этим неутешительным прогнозом. В итоге – крах, две революционные ломки, вместо поступательного развития.