Александр Крон - Дом и корабль

- Как это «не волнуйтесь»? - возмутился Иван Константинович. - Обязательно буду волноваться. Меня волнует судьба Кречетовой. А вас нет?

- Меня волнует прежде всего судьба города, - возразил Северцев по-прежнему мягко, но Митя догадался, что мягкость стоит ему немалых усилий. - Не забывайте, мы находимся в чрезвычайных условиях. Лучше задержать десять невинных, чем упустить одного виновного. И если фигура Кречетовой вызывает серьезные сомнения, трудно возразить что-либо против ее изоляции.

Митя сидел ни жив ни мертв. Он понимал, что разговор вступил в опасную фазу. Кто бы ни вспыхнул первый, результат будет один и тот же - придется встать и уйти.

К счастью, вспышки не произошло. Художник первый нашел в себе силы улыбнуться.

- Четыре тысячи лет назад, - сказал он, - в кодексе ассирийского царя Хаммураби впервые было записано, что всякое сомнение судей должно быть обращено в пользу обвиняемого. Обидно расставаться с этим завоеванием человеческой мысли.

Северцев вдруг звонко захохотал, и у Мити разом отлегло от сердца. Он не совсем понимал, что рассмешило секретаря, но был благодарен ему за этот смех, разрушавший отчужденность. Затем оглянулся на юношу в шинели. Тот сидел по-прежнему серьезный и с сосредоточенным видом рассматривал стоявшее на столе сооружение из стальных колец и шестеренок. От легкого прикосновения пальца стальная карусель начинала вращаться сразу в нескольких плоскостях, и юноше нравилось приводить ее в движение, но, даже играя, он сохранял на лице выражение непреклонной воли.

Загудел телефон. Северцев взял трубку. Пока шел разговор, Митя еще раз поглядел на юношу в шинели и удивился вниманию, с каким тот ловил каждое слово. Вдруг он встал, подошел своей крылатой походкой к столу секретаря, взял «охранную грамоту» и стоя углубился в чтение. На минуту в кабинете установилась полная тишина, нарушаемая только скрежетом мембраны.

- Нет, не отказываюсь, - негромко сказал Северцев. - Но прошу письменного указания. Нет, в данном случае не на формальную. На партийную. Привет. - Он положил трубку, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, на чем оборвался разговор. Вспомнив, он улыбнулся художнику и широким жестом протянул руку юноше.

- Очень хорошо, что ты зашел, Степан. Дело в том, что товарищ Туровцев, - таким же широким жестом он представил Митю, - видел ракету.

Степан вяло кивнул. С некоторой натяжкой это можно было рассматривать как приветствие.

- Откуда вы ее видели?

- С верхней палубы корабля, - ответил Митя, несколько уязвленный. Таким тоном, куда ни шло, мог говорить старший, но не сверстник.

- Какого еще корабля?

- Подводной лодки.

- Что стоит против дома?

- Да.

- А!

Он дочитал «грамоту» до конца и пожал плечами. Затем вновь и уже с большим интересом посмотрел на Митю.

- Ракета вылетела с территории объекта?

Митя задумался.

- Не знаю.

- Что значит «не знаю»?

- Это значит, что я не видел, откуда она вылетела. Сигнальные ракеты не трассируют.

- Кто же видел?

- Не знаю. Тот, кто выпускал.

- И через сколько времени появился самолет?

- Одновременно.

- Как одновременно?

- Так, одновременно.

- Но тогда самолет не мог быть привлечен ракетой?

Митя начал злиться.

- Если не мог, - значит, не был.

- Вы это категорически заявляете? - спросил Степан. Голос его угрожал.

- Я ничего не заявляю. Я отвечаю на вопрос.

- Нет, вы именно заявляете. Заявляете с целью повлиять на ход следствия. Почему я должен вам верить? Кто вы вообще такой?

- Кто я такой? - переспросил Митя. От злости он мгновенно охрип. - Я тот человек, который сбил этот самый самолет.

Это было нескромно, но к месту. Амиров несколько опешил.

- Э, послушай, - сказал он, от растерянности переходя на «ты», - подумай сам, своей головой, какой тогда смысл в этой ракете?

Митя промолчал. Но тут неожиданно пришел на помощь Северцев.

- Знаешь что, Степа, - сказал он, безмятежно похохатывая. - А почему, собственно, товарищ должен ломать над этим голову? Это уж, так сказать, твоя забота…

Опять наступило томительное молчание. Северцев поглядел на часы и крякнул, как от боли.

- Ну что ж, будем, как это принято теперь говорить, закругляться. Я попрошу вас пройти в приемную, а мы с товарищем Амировым еще немножко посовещаемся. - Он вышел из-за стола и потряс руку художнику. - Чай пить надо, это вы правильно, - сказал он, вздыхая.

Прощаясь с Митей, он приложил левую руку к груди - это была дань уважения к Митиным заслугам и одновременно просьба извинить, что к нему не было проявлено должного внимания.

Совещание за закрытой дверью затянулось. Истомившиеся посетители смотрели на художника и Митю с тоской и ненавистью. Наконец дверь открылась, и оттуда выскочил разъяренный Амиров. «Пошли», - бросил он на ходу, и Митя с художником опрометью кинулись вслед за ним. По ампирной лестнице Амиров летел птицей, и художник в своей тяжелой дохе поспевал с трудом. При выходе из здания произошла задержка - милиционер не выпускал Ивана Константиновича без отметки на пропуске. Почему-то это пустяковое обстоятельство окончательно взорвало Амирова.

- Где же ты раньше был, отец? - рявкнул он, сверкнув глазами. - Сколько лет живешь, помирать пора, а партбилет с собой носить не научился!

Он выхватил у Мити бумажный квадратик и, прыгая через две ступеньки, взлетел по лестнице. Митя робко взглянул на художника и встретил взгляд, полный такого откровенного ехидства, что поспешил отвернуться.

Через минуту прискакал Амиров с пропуском, и все трое вышли на улицу. На ближайшем углу Амиров скомандовал остановиться и ждать, а сам нырнул в узкий переулок и исчез в подъезде с вывеской райотдела милиции.

Прошло около часа. Порывами налетал холодный ветер, несший крохотные льдинки, больно царапавшие лицо. И художник и Митя молчали, не желая выдавать другому растущего беспокойства. Они поочередно поглядывали на подъезд - из переулка как-то особенно дуло - и сразу же отворачивались. Амиров не показывался, и Митя уже подумывал, не зайти ли в милицию, как вдруг увидел Юлию Антоновну. Она шла, такая как всегда, с противогазом на боку и повязкой на рукаве, строго поблескивая стеклышками пенсне. Подойдя вплотную, она схватила Митю и художника за локти и силой потащила вперед. Только на следующем перекрестке она остановилась и молча уткнулась лицом в грудь художника.

- Балда, мальчишка, - сказала она, плача и смеясь. - Взял у меня подписку о невыезде. Интересно, куда это я могу выехать?

После некоторого колебания она поцеловала Митю.

К дому подходили изможденные, но счастливые. Под аркой их встретила заплаканная Асият. Увидев Юлию Антоновну, она не удивилась и не обрадовалась.