Георгий Кублицкий - Гораздо больше, чем река...

— Сельское хозяйство — это постоянный фронт. Тут готовься к любым неожиданностям, веди постоянную разведку. Как на передовой.

Чем больше знаешь Волгу, тем труднее рассказывать о ней. Кажется, будто повторяешься — да, отчасти так оно, наверное, и есть. И одновременно чувствуешь: не сказал и сотой доли того, что надо было сказать. Пусть один сроднился с ней, для другого она лишь набор осевших в памяти стихов, песен, страниц учебника, газетных заметок, кадров кинохроники. Но едва ли сыщешь у нас человека, который вовсе не слыхал бы о Волге, в котором Волга не пробудила бы никаких движений души, ничего не всколыхнула бы в памяти.

Некогда довелось мне две навигации ходить в команде теплохода — правда, не волжского, а енисейского. С тех давних лет городская весна с мокрым, грязным снегом, веревочным ограждением тротуаров, об асфальт которых со звоном дробятся сбитые дворниками отяжелевшие сосульки, с афишами о проводах русской зимы кажется мне какой-то бесхарактерной, вялой. Мне вспоминается затон, готовящий к первому рейсу суда. Капитаны, одетые не по форме, больше похожие на рабочих-судоремонтников, в сотый раз придирчиво и требовательно ревизуют свое "хозяйство". Уж, кажется, все блестит, все подновлено, пригнано, покрашено, надраено — так нет, опять заглядывают в каждую дырку. Тут не столько беспокойство, сколько желание чем-то занять, укоротить время до той желанной минуты, когда отшуршат последние льдины и над речным половодьем попробует голос судовая сирена. Вот в эти-то последние преднавигационные дни у капитанов, умеющих мгновенно засыпать после нервной ночной вахты, появляются признаки недолгой, до торжественного подъема флага, бессонницы.

Для меня Волга — три с лишним десятилетия, когда палуба теплохода сменялась котлованом гидростанции, приволжское село — лагерем археологов на дне будущего моря, стапели "Красного Сормова" — волжской дельтой в дни цветения волшебного лотоса.

Я помню первый самосвал, сбросивший ношу в проран перекрываемой плотиной реки, помню и последних волжских "американцев": то были странные пароходы с гребным колесом за кормой. Суда подобного типа водил некогда по Миссисипи лоцман Сэмюэл Клеменс, будущий великий Марк Твен…

Последние годы часто ловлю себя на мысли: от той Волги, которую когда-то увидел впервые, осталось, наверное, меньше, чем пришло нового.

Мы иногда утрачиваем ощущение времени. Нам начинает казаться, что многое было чуть не от века — настолько мы к нему привыкли.

Но вспомним ту Волгу, которую видели и знали, с которой начинали работать составители первых планов ее преобразования.

На табель-календаре 1922 года, висящем возле книжного шкафа в кремлевском кабинете Ленина, есть карта РСФСР.

В годы эмиграции Владимир Ильич Ленин писал с чужбины: "…соскучился я по Волге!" Поволжье он относил к тем местам России, которые знал лучше других. На свои волжские воспоминания Владимир Ильич ссылался в известном письме, посвященном образованию Советского Союза. Волга была родной его рекой — и можно предполагать, что извилистая линия на карте, соединяющая кружочки городов Поволжья, достаточно часто привлекала внимание Ленина.

В 1922 году Волга омывала края, разоренные гражданской войной, опустошенные голодом. "Пусть весь рабочий класс, как один человек, встанет, чтобы залечить тяжелую рану Поволжья", — призывала тогда партия.

На Волгу тех лет нас могут вернуть сегодня старые кадры кинохроники: пустынные воды и пустынные берега, изредка — набитый "мешочниками" пассажирский пароход, обшарпанный и грязный, крючники в широких шароварах, в лаптях, бегущие по шатким сходням с тяжелыми тюками на спине. Лежит в развалинах Ярославль, жертва белогвардейского мятежа, возле пристаней Казани торчат из воды трубы затопленных белыми пароходов.

Ровесник карты, волжский путеводитель, составленный в 1922 году, полон жалоб на все усиливающееся обмеление реки. Он предостерегает: между Тверью и Рыбинском "пароходное движение иногда приостанавливается совсем". Волга, говорится в нем, своенравна и не подчинена человеческой воле. В половодье заливает города, затапливает заокскую часть Нижнего Новгорода, а в межень громоздит мели, меняя русло. Она ушла далеко от Казани. В середине лета пароходы не могут подходить к Саратову. Такая же участь "грозит Самаре и многим другим городам Поволжья".

Такой была Волга в ее естественном состоянии. И если бы наш соотечественник, который в начале 1922 года, потуже затянув пояс, читал в газетах о штурме белогвардейских позиций под Волочаевкой, о всероссийском двухнедельнике помощи голодающим, мог бы каким-то чудом увидеть сегодняшнюю Волгу, она показалась бы ему придуманной, неправдоподобной рекой из фантастического рассказа…

На волжских плесах заряжаешься оптимизмом, черпаешь запас бодрости. Ощущение от встречи с Волгой всегда сложно. Оно складывается из раздолья плесов, кудрявой зелени береговых дубрав, замшелых стен древних кремлей, бетонных громадин плотин, гулких камер шлюзов, несчетных огней приволжских городов и, конечно, создающего полноту, богатство жизни на воде, потока белых трехпалубных красавцев, огромных грузовых работяг полуморского типа, глубоко осевших танкеров, легко скользящих "Метеоров".

Подводные крылья дали Волге невиданные скорости, вернули ей делового пассажира. Именно Волга победно начала здесь новую эпоху на водных путях мира.

А сегодняшний грузовой флот? Я немало говорил о нем. Добавлю, что появились уже танкеры грузоподъемностью 18 тысяч тонн — не так давно такие строились только для морей. Перестали быть новинками такие гибриды, как нефтерудовозы. Мы привыкаем и к катам-аранам. Нас не удивляет, что ледоколы, представление о которых всегда связывалось с Арктикой, действуют на волжских водохранилищах, то поторапливая весну, то стараясь задержать приход зимы.

Когда отмечалось двадцатилетие Волго-Дона, лишь к случаю вспомнили, что по каналу-юбиляру перевезено более 100 миллионов тонн грузов, что он помог оросить и обводнить сотни тысяч гектаров. Тридцатипятилетие канала имени Москвы вообще почти затерялось в петите газетной хроники, а ведь эта магистраль ежегодно пропускает в столицу и из столицы многие тысячи судов. В буднях пятилетки у Москвы появился второй глубоководный выход на Волгу: старая Москворецкая система уступила место современным автоматизированным шлюзам. Скажите честно — запомнилось вам это событие? Ведь даже о Волго-Балте, почти втрое превосходящем Волго-Дон, слышим мы не столь уж часто. Между тем именно этот путь дал Большой Волге еще один надежный магистральный выход на морские дороги.

Когда судно типа "река-море" под красным вымпелом на мачте идет из Стокгольма в один из каспийских портов Ирана — это словно визитная карточка новой Волги, значение которой перешагнуло границы страны и становится международным.