Георгий Кублицкий - Гораздо больше, чем река...

— Свыше двух десятков стран, примерно полторы сотни зарубежных портов, — заметил министр.

За пятилетку корабелы основательно пополнили флот новыми перспективными судами. Их встретишь под Астраханью и в Рыбинском море, возле Жигулей и на пути к Ростову, на рейде Волгограда и у заводских причалов.

Порт приписки большинства — Ленинград. У одного видел на корме: Таганрог. Их близнецы приписаны к волжским портам, но при надобности многим из них морские дороги тоже не заказаны. Ведь в сущности, как я уже говорил, Волга исподволь приучает экипажи своих крупных судов к ощущению моря чуть не в каждом обычном рейсе.

Идем за Казанью широчайшим плесом.

Фарватер держится правого берега, высокого, обрывистого. Зеленый дебаркадер укрылся в заливчике. В стеклах бинокля пляшут буквы "Антоновка". Кажется, будто от самого названия пристани — аромат крепкого осеннего яблока. Вон и сады по взгорью.

Чем ближе бывшее устье Камы, тем круче берег. Вздымаются уже и настоящие утесы, почти отвесные, с черными дырами пещер возле самой воды. Ветер гонит волну, она летит в темные провалы, чтобы тотчас схлынуть назад. Миновали скалистую стену, снова открывается долина, приветливая и ласковая, с дорогой, полого взбирающейся в гору, и опять яблоневые сады по солнечному склону, а выше — пирамиды путевых знаков, видимых за много километров.

Бывшее устье Камы бывалые люди издали узнают по светлому массиву горы Лобач. С вершины ее сорвался огромный камень удивительно правильной формы — готовая основа для монумента на любой городской площади. Только как перевезти такую громадину? А дальше еще и еще глыбы, уже не такие огромные, но все же внушительные. Лобач упрямо выдвинулся навстречу штормам. Они здесь свирепые, особенно под ледостав, волны подмывают берег. Вот и платит Лобач дань морю.

Выходим в открытый простор.

Сегодня ветерок так себе, слабенький, но все равно начинает качать. Противоположного берега не видно, га вода сливается с серым небом. "Ермак", который тянет здоровенный плот, вызвал на помощь еще один буксир. Волна подкатывается под плот, он кажется живым, колышется, ходит ходуном, послушно выгибая спину.

И не только Лобач уступает напору моря. В одном месте — оползень. Будто скальп сняли с приморского склона, обнажив красную глину. Поверхностный слой сполз к воде вместе с лесом, деревья торчат в разные стороны. Я видел нечто подобное на притоке Енисея, Подкаменной Тунгуске. Там это шуточки вечной мерзлоты, оттаивающей в особенно жаркое лето на глубину большую, чем обычно. Здесь — подпочвенные воды и сильный подмыв от постоянных набегов волн. Сколько уже лет Куйбышевскому морю, а сюрпризы не кончаются. Нарушенное равновесие дает себя чувствовать и два десятилетия спустя.

Но ведь река в ее естественном состоянии тоже крушит берега в половодье, подмывает яры, переносит массу песка, громоздя мели. В старой волжской хронике достаточно катастрофических наводнений и более грозных оползней, чем нынешние. Был же случай, когда в воду сползла, обрушилась большая часть древнего Печерского монастыря.

Теперь на Волге много спорят о морях, пытаясь выяснить, где кончается "хорошо" и где начинается "плохо". Споры идут, так сказать, на разных уровнях. Я слышал на палубе туристского теплохода твердое, категорическое суждение:

— Испортили Волгу!

Это говорил, судя по всему, знаток и ценитель природы, человек начитанный: он ссылался на классиков волжского пейзажа, живописцев слова и кисти. Моря, по его словам, "снивелировали" Волгу, сделали ее монотоннее, однообразнее, скучнее. Я скромно заметил, что тут, мол, была необходимость, что не единым пейзажем жив человек, что нужна ему и надежная водная дорога, и дешевая электрическая энергия.

— Да? — иронически прищурился он. — Энергия? Вон сколько земли затопили, а все равно по берегам тепловые электростанции возводим. Возьмите Конаковскую, Костромскую.

Будем откровенны: мы поостыли сегодня к плотинам и водохранилищам. Странными, даже, пожалуй, нелепыми кажутся еще сравнительно недавние восторги по поводу того, что рукотворное море разольется на столько-то километров. Теперь, узнав о закладке новой гидростанции, ревниво прикидываем: позвольте, ведь придется вырубать леса, под воду уйдут луга, пашни, поляны?

Однажды на встрече ученых и писателей мой молодой коллега заявил в запальчивости, что сооружение каскадов, подобных волжскому, — ошибка, насилие над природой, чуть ли не близорукость технократов.

Я слушал и думал: но ведь он не знал, не помнил Волгу такой, какой она была всего три десятилетия назад. Не слышал неумолчного скрежета расставленных всюду землечерпалок, дни и ночи расчищавших фарватер среди бесчисленных мелей и перекатов. Не мог зацепить памятью вполнакала горевшие лампочки на маленьких пристанях. Не застал деревянных мельниц захудалого жигулевского сельца Отважного — как раз на его месте высится теперь здание гидростанции имени В. И. Ленина.

Небывалый по масштабам и замыслу план Большой Волги формировался в тридцатых годах, дорабатывался и уточнялся к концу сороковых, главные волжские гидроузлы были достроены в пятидесятых. Он отражал не только технические идеи своего времени, но также некоторые невольные заблуждения и просчеты. В мире еще была весьма распространена дурная болезнь небрежения к природе, ее ресурсы многим казались практически неограниченными.

Но уже и в те годы преобразование Волги мыслилось как процесс комплексный, учитывающий интересы энергетики, судоходства, земледелия, благоустройства городов, рыбного хозяйства. Тут предвижу язвительные усмешки читателей: как, даже рыбного хозяйства?! То-то все прилавки завалены у нас волжской рыбой!

Тем не менее действительно одновременно со строительством плотин был выведен для водохранилищ "бестер" — гибрид стерляди и осетра, начались поиски способов быстрого искусственного размножения осетровых. При плотинах сооружались дорогостоящие рыбоходы и даже лифты-рыбоподъемники. Беда в том, что, как шутили волгари, для вполне успешного пользования ими белуги и осетры должны были бы предварительно оканчивать институт рыбного хозяйства…

У нас не было достаточного опыта и в защите земель от затопления. При конфликте гидроэнергетики с природой спор почти неизменно решался в пользу энергетики. Киловатт одерживал верх над гектаром. От разлива искусственных морей кое-где не защитили, не уберегли и то, что можно было уберечь, — правда, это обошлось бы не дешево.

Гидроэнергетика в пятидесятые годы принесла Волге мировое первенство в мощности ГЭС. Оно перешло затем к сверхгигантам Сибири, кстати, возведенным с учетом волжского гидротехнического опыта.