Георгий Кублицкий - Гораздо больше, чем река...

Преобразованная Волга стала опорой Единой энергетической системы европейской части страны, одной из крупнейших энергосистем планеты. Это ускорило бег времени в народнохозяйственной орбите Поволжья, где развитие многих важных отраслей с годами неизбежно стало бы сдерживаться голодным энергетическим пайком.

Право, не стоит шарахаться из крайности в крайность! Природу надо любить и беречь, ее охрана поручена теперь не только общественности, но и Закону"

Однако не заставляет ли энергетический кризис, основательно потрясший экономику некоторых весьма развитых стран, увидеть волжский каскад не только глазами природолюба?

Океан энергии, который дает Волга, рождается вечно возобновляемым самой природой источником. Нефть и газ, сожженные либо переработанные сегодня, не возникнут завтра снова в земных недрах. Воды же, вращающие турбины волжского каскада, отработав свое, поступают в природный круговорот, и большая их часть будет работать снова и снова. Значит — сбережение природного топлива, что было особенно важно до недавних открытий большой нефти и газа Сибири. Это все элементарно, но разве не забываем мы порой именно об элементарном?

Плановая народнохозяйственная переориентация после этих открытий и рост потребности в энергии вызвали появление на волжских берегах таких тепловых сверхгигантов, как Конаковская и Костромская ГРЭС. В девятой пятилетке они догнали по мощности крупнейшие волжские гидростанции. Теперь в одну упряжку запряжены газ, вода, мазут. Эта кооперация позволяет гидростанциям работать с нагрузками, более благоприятными для сохранения природного режима вод и берегов.

Волжский каскад помогает нам решать энергетические проблемы, связанные с научно-технической революцией. Вероятно, при более дальновидном и расчетливом подходе к его созданию можно было бы избежать многих потерь, хозяйственных и эстетических: ведь Волга у нас одна! Разлив морей не везде украсил пейзаж, бесконечно жаль затопленных уголков зеленой поймы, в иных местах берега обезображены карьерами, откуда брали камень для гидростанций. Но поистине грандиозные программы оросительных работ, начатые в девятой и достигающие полного размаха в десятой пятилетке, уже постепенно выравнивают баланс: воды волжских морей превращают в нивы бесплодные засушливые степи. И о карьерах подумали: часть закрыта, а некоторые засыпают и озеленяют.

Я думаю, что плотина не исчезла и не исчезнет из волжской символики. В пятидесятых строящаяся, в семидесятых — готовая, действующая. Без живой энергии Волги электрической многое бы у нас отстало, замедлилось!

Однако ведь не только проблемы энергетики воодушевляли некогда создателей проекта Большой Волги.

Они думали и о Великом волжском пути, о том, чтобы сделать его глубоководным, надежным, магистральным.

За долгие скитания по волжским плесам не утратила для меня привлекательности ночная капитанская вахта. О, это часы особые, и ощущения — тоже! Пусть даже ночь самая распрекрасная, светлая и тихая ночь середины лета, — она все равно лишена полуденной речной безмятежности, когда Волга живет вольно и весело, когда полны народом песчаные пляжи, а города охотно раскрывают вам неповторимость своего облика или, увы, свое приедающееся сходство с соседями.

Ночь на реке полна очарования для того, кто, выйдя на палубу, вдыхает влажный воздух и любуется звездным небом над смутной, безликой полоской берега, то ли дальнего, то ли вовсе не далекого — разве разберешь во тьме. Да и не важно это…

Да, пассажиру не важно.

Капитан стоит вахту от ухода зари, когда она погаснет окончательно, до первых ее проблесков. Это летом. Осенью его вахта начинается и кончается в полной тьме. Он несет свою вахту, когда спят города, когда на дебаркадерах, где причаливает судно, холодная пустота и позевывающие матросы, когда собачий лай в заречной деревне слышен так, будто пес брешет где-то возле, на воде.

Это трудные, самые трудные часы для реки, потому что река живет и во тьме, она не знает ночного сна, трудится без смены и без выходных. Расписание и график гонят по ней тысячи больших и малых судов. Река сохраняет рабочий ритм и к полночи, и за полночь. Этот ритм в темную пору держат капитаны.

В полуночной рубке только двое, капитан и рулевой. У трапа на капитанский мостик висит объявление: "Посторонним вход воспрещен". Ночью — тем более. И если для тебя сделано редкое исключение — знай свой шесток. Молчи и наблюдай. Чем меньше ты спрашиваешь, тем лучше. Вопросы потом, при дневном свете, когда капитан хорошенько выспится и оттает после ночного напряжения.

В рубке темно. Два силуэта. Лица неразличимы.

Уголек сигареты и слабомерцающие глазки приборов. Теплоход, чуть вздрагивая, слабо пульсируя, несется в ночь. Что-то позвякивает, быть может, графин на столике.

Глаза еще не успели привыкнуть к темноте, а уши уже улавливают речную разноголосицу. Это переговариваются по радио корабли и пристани. Одни голоса отчетливые, близкие. Другие прорываются издалека сквозь треск, попискивание, помехи. Не всегда улавливаю смысл, хотя на реке я не новичок.

Идем мы вниз от Горького. Скоро пристань Бармино, у нас там остановки нет. Здешний плес капитаны не любят. Если быть точным, то не любят капитаны довольно большой участок Волги, в центре которого — Горький, признанная волжская столица. Простирается он вверх от Горького до Городца, до плотины Горьковской ГЭС, вниз от Горького — до Чебоксар, где кончается влияние плотины, поднятой у Жигулей.

Здесь недостает последнего звена Большой Волги: Чебоксарского моря. Пока не построят Чебоксарскую ГЭС, на этом плесе Волга не то чтобы в первозданном состоянии, но и полноценной частью Большой Волги ее не назовешь.

— Вы посмотрите, сколько землечерпалок и землесосов, — сокрушается капитан. — Дно скребут дни и ночи, а все равно мелко и тесно.

Он замолкает и берет бинокль. На реке словно иллюминация. Красные, зеленые, белые или, вернее, желтые огни. И все движутся, перемещаются в сливающейся темноте воды и неба. Нет, часть из них неподвижна, это светятся береговые поселки, но мы-то бежим со скоростью почти двадцать пять километров в час, и кажется, будто световые цепочки спешат нам навстречу. Другие действительно движутся: огни на мачтах встречных и обгоняемых судов, их бортовые огни, окна кают пассажирских теплоходов. Наконец, нам подмигивают проблесковые огни на буях, ограждающих фарватер. И столько их, всех этих огней, что теряешься, перестаешь различать, что к чему, и начинает тебе казаться, будто судно идет какой-то своей дорогой, не обращая на всю эту иллюминацию никакого внимания.