Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

…Проснулся я от адского кукарекания и готов, пожалуй, засвидетельствовать, что в Танте самые горластые, заливистые петухи Ближнего и Среднего Востока. Они разбудили воробьев, и те зачирикали в эвкалиптах. И вот уже радиомуэдзин гортанно прокричал, что правоверным пора на утреннюю молитву; а нам самое время ехать дальше, пока солнце не приступило всерьез к своим обязанностям.

По улочкам-щелям выбрались мы на окраины, к белым башням-голубятням, и покатили среди хлопковых полей. Незаметно исчез асфальт. Хорошо еще, что дожди здесь не часты и на дорогах нет луж и ухабов. Машин мало, всюду пылит ослиная кавалерия.

Городок Кафр эш-Шейх в самом сердце Дельты. Никакими Европами тут не пахнет вовсе, нет ни одной надписи на английском языке, и даже рекламу кока-колы можно узнать лишь по изображению бутылочки.

В тесноте улочек густо идут женщины, закутанные во все черное. На головах у них плетеные корзины с пищащей, крякающей, гогочущей живностью. Орут зазывалы на порогах лавок. Орут разносчики воды и сладостей. Орут голодные ослы, привязанные на солнцепеке.

— Торговый город, — поясняет Абу Самра. — Правда, есть еще завод для очистки хлопка. Но без торговли город зачах бы.

Радостный возглас:

— О, салам!

Это дальний родственник Абу Самры, очень похожий на него, но поплотнее сбитый. У Закарии могучий затылок борца-профессионала и щегольская зеленая галабея. Он только что окончил университет ал-Азхар и полон радужных надежд. Кажется, его ждет служба в полиции. Закария садится к нам в машину: ему по пути. Начинается оживленный обмен новостями.

Теперь мы уже в самой настоящей египетской «глубинке». Но вот слово «глушь» в Египте применимо разве что к пустыне. Глушь предполагает ведь не только отдаленность, но и малолюдность. Дельта же с давних лет не только населена, но и перенаселена.

Нет такого уголка, где каждый не был бы на виду у других. Некуда спрятаться, негде уединиться. Все открыто соседнему глазу.

Всюду люди, люди, люди…

Над долиной, где пейзаж, вероятно, мало изменился за последние тысячелетия, вырастают мачты электропередачи. И не какие-нибудь захудалые, местного значения, а опоры высоковольтной линии.

Но мысли Абу Самры заняты другим.

— Доктор, моя земля!

Каюсь, мне вспомнился Ноздрев, показывающий свои владения Чичикову: «Что по эту сторону леса — мое, и по ту — тоже мое». Слишком уж широкозахватным был жест Абу Самры.

Но тут же я пристыдил себя: конечно, он говорит о земле, на которой родился.

— Справа — земля брата. А это — опять моя! — возбужденно и гордо твердит Абу Самра.

Так он помещик, что ли?

— Земля Закарии, — продолжает Абу Самра, кивая на нашего спутника с каленым затылком.

Тот важно наклоняет голову. Но вон уже кисточки пальм над родной деревней Абу Самры.

Переехав по мостику канал с мутной, почти стоячей водой, в которой блаженствовали утки и купались ошалевшие от жары куры, попадаем в кольцо белозубых улыбок. Народ валит изо всех переулков. Старшие протягивают руки. Остальные застенчиво жмутся к глиняным стенам.

Абу Самра представляет родственников — чуть не половину встречающих!

Отец Абу Самры хочет показать нам свои владения. За плечом у него двустволка. Охотник? Нет, ружье скорее символ власти, влияния. Дядя Латыф берет в руку небольшой радиоприемник. Плотно набиваемся в машину, медленно выезжаем из деревни под крики мальчишек.

У перекрестка чуть не сталкиваемся с машиной, набитой еще плотнее нашей. Приветствия, рукопожатия. Это шейх бедуинского племени Абдель Юнее Сакр со своими приближенными, увешанными оружием. Старший Абу Самра держится с ним, как с равным, младший дружески похлопывает его по плечу. Он молод, но уже глава племени, в котором двести мужчин. А сколько женщин и детей? Он не считал, это неважно.

— Пусть русские приезжают и к нам, — величественно приглашает шейх.

Наверное, его имя забылось бы, если бы однажды доктор, просматривая в Каире утреннюю почту, не наткнулся на статью в журнале «Булис». Там описывались как раз озера в Дельте, где мы встретились с шейхом. Эти места журнал называл «кровавым королевством Абдель Юнеса Сакра». Шейх распоряжался судьбой тысяч рыбаков. Для расправы с непокорными у него была целая банда (я вспомнил молодцов в машине). Шейх завел себе четырнадцать жен и сам устанавливал порядки, сам вершил суд в своем «кровавом королевстве»…

Об арабском гостеприимстве кто не наслышан. Ни один волос не должен упасть с головы даже нежеланного гостя, пока он находится в доме хозяина, радушно принимающего его.

Однако настоящий гость должен знать меру. Не следует злоупотреблять гостеприимством. Три дня — вот наилучший срок для пребывания в гостях.

Первый день — салам, посвященный знакомству и радостям встречи с гостями. Второй — таам, когда гость вправе рассчитывать на особенно обильное и вкусное угощение. Третий — калам, он проходит в откровенных дружеских беседах. Четвертый… Четвертый день гость должен предаваться приятным воспоминаниям по пути домой.

Когда садится солнце, нам предлагают провести вечер в обществе самых почтенных людей деревни, чтобы лучше познакомиться с ними. Сумерки сменяются ночью, пока мы делаем сотню шагов по каким-то переулкам и закоулкам.

Нас приводят в большую комнату, где вдоль стен расставлены диванчики и стулья, обитые красным плюшем. Под потолком гудит керосинокалильная лампа. За окнами теснятся взрослые и детвора, переглядываются, перешептываются.

Просим рассказать о деревне, в которой мы находимся.

Деревня существует на этом месте совсем недавно, всего полтораста лет, говорят нам. Прадед нашего Абу Самры поселился здесь в молодые годы, женился, построил дом, пошли дети, внуки, правнуки. Его старшему сыну сейчас девяносто лет, и к этому старейшине по-прежнему ходят за советом.

— Вся деревня — одно целое, — подчеркивает Абу Самра.

Слушая рассказ о деревне, мы начинаем понимать, почему так влиятельна семья, вернее, даже не семья, а разросшийся клан родственников нашего Абу Самры. Это деревенское ядро «сильных мира сего».

Клан имеет крепкие, полезные связи и в ближней округе, и в Каире. Там, в столице, кроме нашего Абу Самры, живет его брат, который служит в министерстве сельского хозяйства. Один дядя — каирский адвокат.

А здесь, в деревне? Отец — крупный землевладелец. Дядя — тоже, да сверх того знаток и толкователь Корана. У дядюшки Латыфа — земля и деньги. А четвертый дядя, хаджи Ахмед, — сельский староста.

— Сколько жителей в деревне? — спрашиваю я.

Ответ, переведенный доктором, кажется мне настолько странным, что я прошу повторить вопрос. Доктор переспрашивает и обращается ко мне уже не без нотки раздражения: