Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Я иностранец? Конечно же. Самый настоящий иностранец на чужих нью-йоркских улицах. Такой же, какими были для меня люди с чужим языком и чужими паспортами на моих родных улицах.

Но когда узнал я само слово «иностранец»? Что слышалось мне в нем?

Может быть, так называли Франца? Это было давно, сразу после той, царской войны. Франц был пленным австрийцем. Их было много в Сибири, в моем родном Красноярске. Большинство вернулось потом домой. Франц остался. Он женился на Марии Васильевне, у которой был свой домик в конце нашего переулка, над обрывом у речки Качи. Многие завидовали Марии Васильевне: муж не пил, хотя и был сапожником, тогда как, по глубокому убеждению обывателей, все сапожники горькие пьяницы. По вечерам, надев галстук, Франц под руку с Марией Васильевной, которая была выше его на голову, направлялся в кино «Арс». Нет, Франц был свой, никто не называл его иностранцем!

Иностранцы пришли с Колчаком. В городском саду французский офицер стоял возле фонтана, где цвела черемуха, какой-то весь легкий, мальчишески подвижный, с черными усами. Голубоватая накидка, смешная шапочка, похожая на детскую, только с длинным козырьком и кокардой. На мундире — разноцветные ленточки; у нас не знали тогда, что это вместо орденов.

Кроме французов, были итальянцы. С тех пор в городе старые казармы на Плацпарадной площади еще долго называли итальянскими. Итальянцы вместе с белогвардейцами ходили в карательные экспедиции.

В городе шепотом передавали имена расстрелянных в тюрьме большевиков. Этих людей хорошо знали; один из них был детским врачом, он бывал у нас дома, и я долго не мог запомнить странную его фамилию: Маерчак. Говорили, что колчаковцы расстреляли заложников по требованию иностранного командования.

Много чужих мундиров повидали красноярские мальчишки в гражданскую войну, но американских среди них не помню. Американцы были дальше, на востоке, до Красноярска их отряды не доходили.

С годами было найдено много архивных документов и написаны книги об иностранной интервенции в Сибири. Мы знаем, что кровавый адмирал Колчак, прежде чем стать «верховным правителем», бывал в Соединенных Штатах. Знаем, что американские фирмы щедро посылали Колчаку пушки и сахар, винтовки и мундиры, паровозы и теплое белье, что нью-йоркский Сити-банк давал Колчаку займы под сибирские богатства.

Но в те же годы американские рабочие хотели послать нам добровольцев для борьбы против белогвардейцев. В Нью-Йорке действовала «Лига друзей Советской России». На митингах рабочая Америка требовала отозвать войска интервентов из Сибири. В первомайские дни 1919 года во многих американских городах полиция разгоняла демонстрантов, вышедших на улицы с плакатами: «Руки прочь от Советской России!»

Американцы покинули Сибирь раньше японцев. Красная Армия захватила у отступавших колчаковцев много добра, присланного из-за океана. Нам, ребятишкам, выдавали иногда белые с синими буквами банки сгущенного молока. Были еще американские солдатские ботинки с подковками. Я носил их сначала с двумя портянками, потом с одной. Затем они стали мне совершенно впору на один носок. Так и вырос в них, не износив.

Какой же казалась нам тогда Америка? У нас, сибирских мальчишек, были о ней книжные представления. Америка — это машины, небоскребы, подземные и надземные железные дороги, прерии и индейцы, Томас Альва Эдисон, который может изобрести все на свете, президент, пожимающий руки всем желающим.

Америка возбуждала детское воображение: герои Майн Рида и Брет-Гарта, страна, выбранная Жюлем Верном для посылки снаряда из пушки на Луну. Правда, в школе мы читали «Без языка» Короленко, а потом и горьковский «Город желтого дьявола». Однако у нас уже не вызывал полного сочувствия Матвей Лозинский, короленковский «дикарь» в Нью-Йорке. Вокруг ломался привычный уклад провинциальной Сибири, все более ценились живой ум, начитанность, сметка, деловитость, технические знания.

В нашей школе «американцами» прозывали ребят, которые возились с самодельными батареями элементов Лекланше, проводили звонки в квартирах, читали журнал «Хочу все знать» и готовились «учиться на инженера». Кличку «американец» получил также приехавший на лесозавод инженер-москвич. Он курил трубку, носил шляпу и гулял по городу с собакой. «Американцем» прозвали и паровозного машиниста, добродушного атлета Декало, городского чемпиона по толканию ядра. Его-то почему? Да потому, что он вечно носился с какими-то изобретениями и умел обращаться с логарифмической линейкой.

Потом, немного повзрослев, мы стали заочно узнавать другую Америку — страну Синклера и Драйзера. Это была жестокая Америка. Фрэнк Каупервуд, безжалостный финансист, заслонил образы жюль-верновских эксцентричных чудаков. И постепенно прозвище «американец» исчезло из обихода, его определяли уже не только увлеченность техникой и деловитость…

Я упоминал уже, что весной 1930 года начал работать изыскателем на Дальнем Востоке. Как-то мне понадобилось пересечь заболоченную пустынную низменность, простиравшуюся вдоль берега Амура. Я поехал верхом, по молодости и глупости пытался спрямить путь в незнакомой местности и забрался в непроходимые трясины — их называли зыбунами. Хлеба у меня не было. Два дня я сосал из пузырьков рыбий жир для смазки болотных сапог, прежде чем неожиданно набрел на какую-то дорогу. Она сильно размокла после недавнего дождя. В жидкое месиво были навалены жерди.

Вдруг конь насторожился. На дальнем бугре — здесь такой называют рёлкой — показался грузовик. За ним — второй, третий.

Куда они?! Ведь застрянут же! И я стал размахивать руками, показывая шоферам на трясину.

Но тут конь испуганно рванулся в сторону, едва не сбросив меня в грязь. Машины, вместо того чтобы остановиться, еще пуще взревели моторами и перелетели через гать.

Вскоре на дороге показалась подвода. Я спросил у возчика, где поселок. Оказалось, что верстах в сорока.

— Вон американцы как раз туда и подались, дуй за ними! — посоветовал возчик.

— Американцы?!

— Они. Переселились, вишь, сюда, чтобы комаров кормить. Но и то сказать, ездят как черти.

Возчик дал мне хлеба и теплого желтоватого сала, завернутого в тряпку. Крупная соль хрустела на зубах.

— Это которым в Америке не по нутру, — продолжал возчик. — С женами, с ребятами. «Гуд» — это по-ихнему «хорошо». Машины из Америки привезли. Ох и ловки же они на машинах!

Потом я не раз видел на Амуре переселенцев из-за океана. Стеснительность мешала мне поближе познакомиться сэтими людьми и порасспросить их — некоторые знали русский. Я лишь любовался, как лихо и умело они водят машины, как уверенно разбираются в моторах. Был в них какой-то технический шик, что ли, та слитность с техникой, которая позднее пришла и к нам.