Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Майкл старается быть объективным. Он не расхваливает американский образ жизни, но все же не упускает случая обратить внимание приезжего из России на красивый дом, великолепную машину, прекрасно изданную книгу. Впрочем, боясь быть заподозренным в хвастовстве и, упаси боже, в пропаганде, он тут же замечает, что, конечно, в Америке еще много трущоб и еще больше дрянных книжонок.

Меня всегда тянуло к воде, к портовой жизни. Что ни говорите, а нью-йоркский порт — впечатляющая громадина. Бетонные причалы теснятся вдоль берегов Гудзона. Возле них корабли под флагами многих стран мира. Краны выхватывают из трюмов огромные тюки, ящики, тяжелые контейнеры. Танкеры перекачивают горючее. Людские потоки растекаются с палуб океанских белых лайнеров.

Но я думал, что у края острова часть нарядного городского фасада, а тут склады, заборы, опять склады, груды картонных ящиков, чайки, ссорящиеся над кучей объедков, паромная пристань, переулки средневековой ширины. Крепкие, плечистые парни в застиранных комбинезонах курят возле кип, перетянутых железными обручами. Темные кирпичные дома сдавили узкие уличные щели, где цветные огни вывесок зазывают моряков в подвальчики баров и таверн.

Фасадом же можно считать лишь парк Баттери. По правде говоря, никакой это не парк, а просто газоны с редкими купами деревьев, такими милыми посреди небоскребной загроможденности.

— Майкл, а это что?

Возле берега, открытые ветрам с океана, восемь серых огромных плит, поставленных на ребро.

Майкл молча тянет меня к плитам. Сверху донизу каждая из них испещрена надписями:

«Джон Ф. Парсонс, лейтенант, Миннесота».

«Фрэнк О. Седжвик, матрос, Техас».

«Хью X. Крокер, матрос, Аризона».

«Гарри О. Доннэл, лейтенант, Нью-Йорк».

«Джек С. Кинг, лейтенант, Техас».

«Мартин Бергман, матрос, Иллинойс…»

Кричат чайки, ветер бьет в лицо. Мы медленно идем от плиты к плите.

Тысячи надписей: имя, звание, место рождения. Это матросы и офицеры, погибшие в прошлую войну. Они встретили смерть на кораблях, потопленных в морских сражениях, подорвавшихся на минах, торпедированных подводными лодками, разбомбленных с воздуха. Эти парни воевали вместе с нашими против Гитлера. Здесь есть имена тех, кто шел на кораблях через Атлантику к Мурманску и Архангельску. Их могила — рядом, самая глубокая могила на земном шаре, с вечным безмолвием черных пучин…

Статуя Свободы…

Вот она, над серыми водами, омывающими южную окраину Манхэттена, издали маленькая, зеленоватая.

У касс — разноязычная туристская толпа. Пароходики-паромы то и дело отваливают от берега. Почему-то сегодня суденышки забиты ребятней, шумной и непоседливой. Матрос, наблюдающий за порядком, махнул на все рукой. Дама, сидящая рядом со мной, страдальчески нюхает какой-то флакончик — должно быть, со средством от морской болезни: нас все же качает немножко.

Затеять разговор с ребятами, едущими на экскурсию? Но, во-первых, понравится ли это господину, который их сопровождает, священнику в черном костюме с жестким стоячим воротничком? В лучшем случае он сам возьмет на себя роль моего собеседника.

Во-вторых, признаться, мне уже надоело отвечать на одни и те же наивные вопросы, показывающие лишь, как плохо многие американские школьники знают нашу страну. Меня станут спрашивать:

«А можно ли в Советском Союзе не быть коммунистом и что делают с таким человеком?»

«Наказывают ли у вас розгами провинившихся учеников?» «Есть ли у советских детей праздники?»

«Отпускают ли ваших школьников хоть иногда к родителям?»

«Сколько зарабатывают у вас дети?»

«Почему в России запрещено верить в бога и куда сажают тех, кто верит?»

«Может ли русский школьник сам выбрать, где ему учиться?»

«В долларе сто центов. А сколько в рубле?»

…Через четверть часа пароходик мягко стукнулся о причал острова Свободы. Нам сообщают, что прежде он назывался островом Бедло и на нем стоял гарнизон военного форта Вуд. Форт напоминал очертаниями многоконечную звезду. На его фундамент опирается пьедестал статуи.

Идем по дорожкам мимо блекло-зеленых осенних газонов, слушаем историю статуи:

— Господа, перед вами, может быть, самое символическое сооружение нашей великой страны. Оно было задумано как олицетворение дружбы между народами Старого и Нового Света. Люди, страдавшие от тирании в Европе, должны были видеть факел в руках Свободы, призывно горящий для них за океаном…

Высокая старушка с подкрашенными волосами кивает головой, бормочет: «О, иес!» — и записывает слова экскурсовода. Я не записываю. Девушка, ведущая нас, косится на меня. Она, наверное, подозревает во мне туриста, который начитался всяческих справочников и начинен подковыристыми вопросами. Но я не задаю вопросов. Я промолчал всю экскурсию и лишь теперь решаюсь выложить вам кое-что из почерпнутой премудрости.

Итак, началось все с парижского скульптора Бартольди. Он изготовил для Нью-Йорка статую участника войны за независимость Америки — француза Лафайета. Когда Бартольди на корабле приближался к нью-йоркской гавани, свет маяка вызвал у скульптора еще неясный образ факела, высоко поднятого чьей-то рукой. Вскоре пылкое воображение француза, служившего в войсках Гарибальди, уже дорисовало образ: Свобода!

Его замысел осуществился лишь после падения во Франции в 1870 году Второй империи. Тогда сто тысяч французов собрали по всенародной подписке деньги на сооружение статуи, задуманной Бартольди. Было решено подарить ее Соединенным Штатам. Американцам оставалось собрать лишь триста тысяч долларов на постройку пьедестала. Но кошельки раскрывались неохотно. Статуя уже была готова, а пьедестал все еще сооружался…

В старых журналах и газетах я искал подробности замысла Бартольди: мне всегда казалось странным, что француз изваял олицетворение именно американской свободы.

А у него, оказывается, этого и в мыслях не было! Ему хотелось соорудить, как я прочел, «памятник, типичный в одно и то же время, и для американской независимости, и для самой свободы». Но вовсе не символ американской свободы!

Даже в век жестоких европейских тираний многие поэты и философы Старого Света трезво оценивали истинную суть свободы и демократии в Новом Свете. Мыслящие люди Европы, изучая американские нравы, «с изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве»; они увидели «рабство негров посреди образованности и свободы…».

Это писал в 1836 году Пушкин.

На открытие статуи Свободы собралось множество зрителей. От имени Франции говорил Фердинанд Лессепс, тогда еще не опозоренный грандиозными мошенничествами в возглавляемой им компании Панамского канала. Президент Соединенных Штатов Кливленд благодарил французский народ за дар. Под раскаты салюта Бартольди дал знак сдернуть покрывало.