Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Не раз случалось, что идущие впереди оленьи упряжки начинали дрожать и как бы приподниматься над снежной поверхностью. Однажды в воздухе закачался олень, перевернутый вверх ногами. Тогда этот мираж позабавил всех. Но теперь…

Снова и снова меняя направление, бродили двое по тундре, падая и опять поднимаясь. Ветер тотчас заметал следы.

Минул час, другой… пятый… Мглистая полутьма рассеялась, туман из лилового стал перламутровым. От снежной белизны рябило в глазах.

Прошло еще несколько часов. Обессиленные, голодные, они повалились в снег. С трудом приподнявшись, казак в сотыи раз поднес к глазам подзорную трубу, огляделся и радостно вскрикнул.

Миддендорф выхватил у него трубу. В молочном кружке вздрагивала, плясала близкая палатка.

Они наконец доползли до нее. Кончался двадцать третий час их непрерывных блужданий.

Еще на зимнем становище было условлено, что часть кочевников, ушедших раньше других, устроит на речке Новой промежуточный лагерь.

Но Миддендорф застал там семь могил, двадцать восемь больных и лишь одного здорового. Пришлось снова надевать докторскую шапочку…

Однажды оленьи упряжки вышли на невысокий берег Верхней Таймыры. Река была еще покрыта льдом. Последний ненец расстался здесь с экспедицией.

— Плыви по реке, приплывешь в озеро, тут близко, — напутствовал он. — А лучше оставайся, кочуй с нами. Лечить нас будешь. Хороший чум тебе дадим, олешек.

— Что это за место? — спросил Ваганов. Он наносил на карту все речки и холмы, записывал их названия.

— Мы зовем Сяттага-Мылла. Оставайся и ты, будешь доктору помогать, дадим и тебе маленько олешек.

В Сяттага-Мылла стали ждать ледохода. Весна на Таймыре сырая, туманная. Солнце светило тускло, как свечка в парной бане. Вокруг него расплывались огромные радужные круги. Пересекаясь между собой, они светились пятнами «ложных солнц». Это солнечные лучи преломлялись во множестве ледяных кристалликов, носившихся в воздухе.

Только к середине июня пожаловала наконец настоящая таймырская весна. Ноги вязли в раскисшей глине. Веселые пуночки прыгали по проталинам, появились голосистые лапландские подорожники, вслед за ними потянулись косяки гусей. Крики куропаток не затихали солнечными ночами. Под прозрачной корочкой льда ожили первые растения; и вот уже среди ноздреватого, подтаявшего снега распустились желтые бутоны сиверсии — розы Таймыра.

Полая вода унесла лед. 30 июня спустили в реку лодку, названную «Тундрой», привязали к ней легкий челнок. Плыли быстро, удивляясь, как несколько теплых дней позеленили защищенные от ветра берега; следом за сиверсиями зацвели голубые камнеломки, красные армерии. Хвалили реку: лишь однажды она основательно встряхнула «Тундру» в пороге, а затем вынесла к Таймырскому озеру.

Оно расстилалось свинцово-угрюмое, пугающее бескрайностью. Вдоль берегов тянулись мощные валы из гальки, нагроможденные льдом.

Хорошо бы сразу плыть дальше, да надо было возвращаться за остальным грузом: первый рейс сделали налегке. А пока привезли всю кладь, погода испортилась, шторм гнал по озеру такие волны, что в открытом месте «Тундре» могло и не поздоровиться.

Перебрались к ближайшему острову. Вокруг — безымянные горы, заливы и острова, неизвестные даже кочевникам Таймыра. Под какими названиями нанести их на карту?

Дать имена знаменитых астрономов и натуралистов? Наверное, такой чести достойны и наиболее почитаемые профессора университета, где, возможно, уже забыли студента Александра Миддендорфа.

И на карте, составленной Вагановым, появились острова Купфера, Струве, Федорова, Савича, Бетлинга, мыс Ленца, полуостров Гофмана. Профессор Гофман, у которого Миддендорф слушал лекции по геологии, сам был известным путешественником, много странствовал по Сибири и совершил кругосветное плавание.

То отбрасываемая встречными ветрами, то выталкиваемая боковыми на берег, «Тундра» много дней тащилась вдоль западного побережья озера. Но вот наконец и пустынный залив, где вода медленно текла на север. Только там мог быть исток Нижней Таймыры, уходящей из озера к океану.

Экспедиция знала теперь больше, чем кто-либо, о природе Таймыра, его климате, почвах, животном и растительном мире. Не разумнее ли было без промедления повернуть назад? Ведь люди сильно измотаны.

Чего стоили хотя бы ночевки в комариной тундре! Миддендорф попробовал спать в одежде кочевников, сшитой из шкуры оленя. Утром на руке красная татуировка повторила орнамент вышивки: комары проникли хоботками во все отверстия, оставленные вышивальной иглой!

Сон не освежал людей. Они просыпались с распухшими веками, одутловатыми лицами. Миддендорф вспоминал Гумбольдта, говорившего, что он в любой момент готов променять сибирских комаров на самых кровожадных москитов реки Ориноко.

Правда, «комар-пора», как называют ее кочевники, кончалась. Днем над тундрой летали бабочки, а по ночам под ногами хрустел ледок. Птицы тянулись на юг, в теплые края.

Так не поспешить ли следом за ними? И все же, зная, что риск велик, даже очень велик, начальник экспедиции решил идти дальше. Его манило близкое побережье океана… Стоит только спуститься по Нижней Таймыре — и вот он, полярный фасад Сибири. Ради этого стоило рискнуть!

В начале августа быстрое течение Нижней Таймыры подхватило лодку. Она то скользила над глубокими омутами, то царапала днищем гальку перекатов, то черпала бортами воду в порогах.

Глубокая пещера, темневшая среди скал, привлекла внимание Миддендорфа. Он присмотрелся:

— Давайте к берегу!

Это могла быть пещера, в которой Харитон Лаптев укрывался при переходе через Таймыр после гибели корабля. Голодные собаки еле тащили нарты, он жестоко страдал от снежной слепоты, но все же пересек замерзшее озеро и пошел по Нижней Таймыре к океану, навстречу Челюскину. Только вперед, только к цели, без сомнений и колебаний!

У входа в пещеру запылал костер: Таймыр напомнил о близкой зиме изрядным ночным морозцем. Внутри не нашли никаких следов человека. Но вскоре Ваганов, собиравший на берегу топливо, увидел мамонтовый бивень, распиленный на три части. Рядом лежал лошадиный череп, обгоревшие головни, старое топорище.

— Лаптев! — уверенно сказал Миддендорф. — Его лагерь.

— Да, может, вовсе и не он? — возразил Ваганов.

— А череп? Ведь с Лаптевым были якуты, охотники до конины. Но как сохранились щепки и головни в этом климате! Будто и не пронеслось над ними столетие.

А потом с лодки увидели береговой обрыв, из которого торчали исполинские кости. Ваганов так круто повернул «Тундру», что она едва не перевернулась. Выскочили на берег. Только Тит Лаптуков остался в лодке: он считал продолжение похода глупостью людей, не знающих, что такое таймырская зима, и всем своим видом выражал презрение к их суете.