Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

— Жеся, — Николай Иванович берет жену за руки. — Ну как была фамилия этого уполномоченного? Помнишь, все бегал с громаднейшим маузером. Ну как его? Помнишь, после каждого слова у него "даешь, даешь"?

— Ах, боже мой… Ну вот вертится, вертится… Андрей Иванович, Андрей Иванович… Нет, забыла…

— А Коровин-то, Коровин! Усищи разбойничьи, кулачище с чайник! Но какая голова! Одареннейший человек, энергии исключительной! А помнишь, как на одних сушеных ершах сидели? Да, хватили шилом патоки!

Тут Николай Иванович вспомнил о госте, извинился, посерьезнел:

— Как-то отдыхал я в санатории под Ленинградом. Вижу: тяжело больной человек преклонных лет все ко мне присматривается. Наконец, подходит: "Вы не такой-то?" — "Да, — говорю, — совершенно верно. А позвольте узнать…" — "А я был комиссаром флотилии миноносцев, что в восемнадцатом году у вас через Мариинку шла". Ну, жмем друг другу руки, вспоминаем…

У нас знали, конечно, что миноносцы идут на Волгу по распоряжению Ленина. Шли они не на полной осадке, орудия с них сняли, везли сзади на баржах. Четыре корабля: "Прыткий", "Прочный", "Ретивый", "Поражающий". Мы постарались, поставили на воротах шлюзов дополнительные полотна. И все же, сами понимаете, привыкли к баржам, а тут — боевые корабли. Чуть нажмет такая махина — ворота долой! Дело прошлое, народ на кораблях был своенравный, самостийный. Вошел один из миноносцев в шлюз святого Андрея, а выходить не желает. "Нам, — говорят, — нужен кое-какой мелкий ремонт, тут как раз удобно, как в доке". Какой черт удобно, когда ворота дрожат, а начальник шлюза бегает возле белее мела. Вот тогда-то мы с комиссаром и познакомились; пришел, спокойно так все разъяснил экипажу. Сам-то он был машинистом с од-ного из миноносцев. В общем, прошли все корабли без особых происшествий. Потом читаем в газетах: наши миноносцы штурмуют Казань, увели на Каме у белых "баржу смерти" с приговоренными к расстрелу пленными. Все-таки и наша долька — пусть крохотная — была во всем этом.

С тех далеких лет и живет инженер Семенов в Череповце. Жизнь прошла в труде, нужном и интересном. Были тяжелые военные годы, когда Николай Иванович потерял дочь и сына. Все было, не было только пустоты.

— Да, читаю вот лекции о Волго-Балте, рассказываю, как он всем нужен, но, сознаюсь, привязан и к нашей Мариинской. Сколько трудов в нее вложено! Шутка ли, полтора века служит! Уважения достойно!

Потом Николай Иванович рассказывал о Иване Васильевиче Петрашене, талантливом инженере, строившем в Череповце прочные деревянные суда, а на Шексне — новые шлюзы, самые длинные в Европе. Петрашень знал Мариинскую систему, как никто другой. Он написал о Мариинке большую книгу, где поэт временами берет верх над инженером и исследователем. Я читал ее перед поездкой и теперь рад был узнать кое-что об авторе. У него была большая семья, множество близких и далеких родственников, съехавшихся отовсюду под крышу гостеприимного, хлебосольного дома. Петрашень любил музыку, был великолепным чтецом чеховских рассказов.

Я ушел от Семеновых за полночь. Под горой пробасил буксир, где-то далеко в море ему откликнулся другой. Город лежал в волшебном полусвете белой ночи.

Под впечатлением рассказа Николая Ивановича отправился искать дом, где жил Петрашень. Вот он, одноэтажный, с большими окнами, выкрашен в скучный грязно-желтый цвет. В палисаднике кустилась сирень. Неистово и тревожно галдели воробьи: по карнизу, как бы не обращая на них внимания, мягко крался раскормленный кот.

Меня поразил тополь на углу. Ствол, наверное, обхвата в три. Не тополь — мамонтово дерево! И листва густоты необыкновенной. Могучи соки здешней северной земли!

На бульварах шелестели в вышине серебряные листья ив, тоже очень рослых и гордых, а вовсе не плакучих. Белыми ночами людям не спится. Двое подростков возились возле велосипеда. В глубине заросшего зеленого двора, где за раскрытым окном тускло светился оранжевый абажур, кто-то тихо перебирал клавиши рояля.

С горки возле старого собора сквозь тонкое кружево лиственниц просвечивал залив. Грузовой теплоход неслышно скользил со стороны моря. На рейде чуть теплились красные и зеленые бортовые огни. Буксир уводил две баржи в сторону шекснинских плесов. Откуда-то слышалось насвистывание пара: "Не сплю, не сплю, не сплю…"

У Николая Ивановича Семенова я видел карту, которую он показывает на лекциях.

В низовьях Шексны Рыбинское море далеко зашло по речной долине. На карте было видно, что за Череповцом голубые разливы тянутся еще на много километров. Там, где подпор кончался и Шексна становилась, наконец, сама собой, то есть узенькой синей змейкой, тогда, в 1959 году, строился Череповецкий гидроузел. Он должен был принять эстафету глубоководья от Рыбинского моря, создав водохранилище на самой Шексне.

Легкая голубая краска этого будущего моря заливала на карте всю долину Шексны, питающее ее Белое озеро и даже часть долины реки Ковжи, текущей к этому озеру с другой стороны, с водораздела.

Карта говорила о том, что под голубую краску нового водохранилища никакие особенные сокровища не уйдут. "Болота Похта (труднопроходимые)" было написано с одной стороны трассы, "Болота Похта (непроходимые)" — с другой. И дальше были все те же болота и топи.

Сам гидроузел, который должен был довершить то, что начало Рыбинское море, то есть в сущности покончить с Шексной как со свободно текущей рекой, поднимал над огромным котлованом серые стены железобетона. Они уже достигали немалой высоты и тянулись в длину на добрый квартал. День был ветреным. В ущелье будущего шлюза дуло, словно в аэродинамической трубе, и ветер бил песком, как из пескоструйки.

Мне предстояло увидеть прежнюю Шексну, уходящую в небытие, последние дни реки вертлявой, быстрой, где по берегам сохранились еще следы бурлацкого бечевника.

Пароход "Некрасов", старый, тихоходный, о каких на Волге давно забыли, покинул Череповец поздно вечером. Пассажиры на Мариинке — люди деловые: туристы и отпускники ждут Волго-Балта. Ехал народ степенный, положительный, с командировочными чемоданчиками. Железной дороги на водоразделе нет, а к здешним автобусам никак не приклеивается привычное прилагательное "комфортабельные". Да и автодороги озерного края не так хороши, как хотелось бы: всяческой техники по ним движется множество — и трактора, и тяжелые грузовики, — а покрытие осталось таким, каким было в те годы, когда мчались по ним почтовые тройки с лихими ямщиками на облучке.

Дождливая ночь, не белая, как полагается в эту пору, а мутно-бесцветная, незаметно перешла в утро. Серая ворона слетела с мокрой березы к нашему "Некрасову". У нее были какие-то дела на палубе, она несколько раз улетала на берег и возвращалась снова. Мне не спалось, я вышел из каюты. Был четвертый час. В рубке заканчивал ночную вахту капитан Василий Иванович Шаньгин.