Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

Когда мы добрались наконец до нового кольца, стало ясно, что скоро и ему быть старым. Город опять ушагал далеко вперед, там виднелись и заводские трубы, и девятиэтажные дома, жителям которых бегать к кольцу было уже довольно далеко.

Я вернулся к Винновской роще. Что за наслаждение пройтись тропкой, вьющейся по оврагам!

Впереди меня, сняв соломенную шляпу и держа ее за спиной, шел очень чистенький, аккуратный старичок, знающий, что отдых он вполне заслужил и теперь должен им наслаждаться.

— Ключ-то? — переспросил он. — Тут он, ключ, никуда не делся. Вся Винновка только из него воду и пьет.

Вскоре тропка пересекла ручей с вкусной ледяной водой. Кукушка прокуковала не то мне, не то старичку долгие лета, и стало совсем хорошо.

Тропка подошла к гончаровской беседке. Я знал уже, что ее недавно перенесли сюда со старого места, где мыс, подточенный морскими волнами, начал оползать. Буйные заросли гончаровского обрыва давно приказали долго жить. На склоне сохранилась единственная могучая липа. Под оголенным яром ютился какой-то заводик. Правда, на мысу уже насадили молодые деревья.

А Волга здесь лучше прежней, гончаровской. Синь вод, едва различимые палево-красные кручи дальнего берега, местами горизонт совершенно морской, вода сливается с небом. Тишь и ощущение бесконечности простора под млеющим летним небом…

Отсюда виден весь Ульяновск, высотная застройка, заводские его трубы. Ничего похожего на тот Симбирск, в котором Октябрь застал выпускавший топоры заводик с 49 рабочими, электростанцию, освещавшую едва двести домов, не очень бойкую хлебную пристань под горой. Далеко окрест не было ни шахт, ни рудников; не рассыпала здесь природа таких богатств, к которым оставалось бы лишь протянуть руку.

Областным центром Ульяновск стал только в 1943 году. После войны привели к городу приволжскую железную дорогу, следом за ней — море. Стали строить заводы, разведывать недра, которые оказались не такими уж бедными. Пока люди были захвачены великой стройкой в Жигулях и под Сталинградом, скромный Ульяновск как-то незаметно, без шума, и поэтому для многих неожиданно, выдвинулся на далеко не последнее место в индустриальном Поволжье.

Он более чем утроил население и удесятерил территорию. Стал энергично сокращать разрыв с соседями, о сне и лени забыл и думать. Выпускает тяжелые и уникальные станки; поставь такой на улице старого Симбирска, и он сверху будет смотреть на крыши двухэтажных особняков. Дает машины повышенной проходимости с маркой "УАЗ" — Ульяновский автомобильный завод. Машиностроительный завод, приборостроительный, завод "Контактор", "Автозапчасть", завод малолитражных двигателей — все это возникло в Ульяновске за два-три десятилетия.

Сосед Ульяновска, бывший захолустный Мелекесс, людям старшего поколения памятен нашумевшим уголовным делом. Сегодня физики всего мира знают Мелекесс как город, где находится научно-исследовательский институт атомных реакторов. Посетив его, председатель комиссии по атомной энергии США Глен Сиборг сказал: "Я должен признать, что мы с завистью смотрим на ваш реактор…"

После поездки к гончаровской беседке повторил я еще три старых маршрута, каждый раз заглядывая при этом в свой блокнот более чем десятилетней давности.

Старая запись о маршруте в северные районы города: "Тракт Нариманова, городок новоселов, переселившихся сюда из затопленных морем городских низин".

Теперь не было тракта Нариманова, был проспект Нариманова, широчайшие бульвары, шеренга девятиэтажных домов.

"Запад, новый мост через Свиягу, кварталы Засвияжья, площадь с памятником Горькому, белые колонны киноконцертного зала".

Все это осталось и теперь, только вдоль дороги в Засвияжье стояли не робкие хибарки с огородами, а каменные кварталы. Среди новых улиц Засвияжья появился великолепный проспект имени 50-летия комсомола, на мой взгляд, одна из лучших городских магистралей, и свой первый подземный переход город построил именно здесь, где уличное движение гуще, чем в старых районах.

"В Володарский заречный район надо ехать на морском трамвае".

Нет, теперь морской трамвай уже не нужен! Я сел в центре в автобус, покатил через Волгу по новому мосту. Рядом по параллельной нитке бежали поезд, цистерны со сжиженным газом. Шофер, видимо, старался не отстать, морской разлив мы перемахнули мигом.

Весь район лежит на несколько метров ниже уровня воды. Рыболовы облепили бетонные плиты, на них же были вытащены лодки, чтобы не смыла шальная волна. С гребня дамбы Ульяновск просматривался лучше, чем с палубы теплохода. Из старых зданий узнал музей и сельскохозяйственный институт: все остальное было новым, сработанным за последние годы.

Летом 1957 года я много ездил по Ульяновской области.

— А были вы у Пластова? Съездите, любопытно, — посоветовали мне в Доме-музее. — Кстати, памятная доска на нашем фасаде — его работа.

Когда я попросил машину, один руководящий товарищ сказал с неудовольствием:

— Зачем вам в глухомань? Лучше в Чердаклы, там агрогород.

Но машину дал.

Поехали через городок автозавода по Московскому шоссе, по степи с белесой тончайшей пылью, которая стояла в воздухе, как туман. За Тагаем — сразу перемена: березовые леса, да еще какие рослые!

Сама Прислониха прислонилась к высоким холмам. Речонка Уренка такая, что гуси стоят посередине, не замочив пуза. Крыши — тес и солома. Есть новые домики. Пластовский почти не виден за густой зеленью палисада.

Вышла няня с Колькой, голубоглазым крепышом, пластовским внуком: восемь месяцев от роду, шесть зубов.

— Хозяина? На работе он. У трактористов, поди. Хлеб с собой взял, дожидайся теперь. Обедает никогда во время. Все рисует. Одно бросает, обратно другое рисует. Так работает, что прямо ужас.

Чтобы не терять времени, поехали в соседнее село. Девушки со швейной фабрики садились в кузов грузовика:

— Пластов-то? Всех нас рисовал.

— Ну уж и всех! — усомнился я.

— Верно, верно!

Часа два спустя вернулись в Прислониху. Пластова все нет. У сельсовета одна тетя Нюша обмахивается на крыльце: жара.

— Садись, расскажу. Отец его богомазом был, иконы писал. Умер, когда Пластов парнишкой был. Ну, мать-то у него уехала, он один остался. Мать корову дала ему, Пластову-то. Шубенка на ём овчинная, черная, крашеная, боле ничего не было. Он-то? Он здешний, из Прислонихи. Наш, значит. Крестьянствовал тут, был секретарем сельсоветским. Всегда поговорит и с малым, и со старым. Ежели что — к нему: Лександрыч, выручай. Все вообще к нему ходют. Наш он. Вот мы, помню, строились когда, так ведь с нами вместе лес спиливал, наваливал. Где пожар — в пожар лезет.

— Это раньше лазил, поди, пока молодым был?