Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

Среди этих имен привычно выделяешь Гончарова. Все творчество большого писателя тесно связано с Симбирском, на берегах Волги — его корни. И удивительно ли, что земляки Гончарова были горячими почитателями его книг.

— Вот стихи Пушкина люблю, Гончарова люблю, — приводит Луначарский слова Владимира Ильича.

В семейной библиотеке Ульяновых были три романа Гончарова и "Фрегат "Паллада". Вместе с товарищами по гимназии Володя Ульянов ходил в Киндяковскую рощу смотреть места, описанные в "Обрыве". Илья Николаевич, хорошо знавший окрестных помещиков, рассказывал, кого именно Гончаров изображал в своих романах.

Экземпляр "Фрегата "Паллады", которым была награждена Ольга Ильинична за отличные успехи в гимназии, лежит сегодня на столе в детской Дома-музея.

Иван Александрович Гончаров, конечно, не бытописатель Симбирска, он неизмеримо шире, больше, он принадлежит России. Но даже во "Фрегате "Паллада" описание дальних стран прерывают картины милых его сердцу родных мест. "Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, — как бы оправдывается писатель, — что куда и как бы надолго бы я не заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах и никакие океаны не смоют ее!"

Обломовка здесь далека от обломовщины. Ее почва не помешала Гончарову стать единственным русским классиком, совершившим труднейшее, опасное путешествие, приравненное к кругосветному. И вот что важно: именно в "сонном", "тихом", "застойном" Симбирске он еще в детские годы прошел как бы подготовительный класс путешественника.

Во дворе большого каменного дома, где в год нашествия Наполеона родился писатель, стоял прежде деревянный флигель крепостного отца Гончарова, моряка Николая Николаевича Трегубова.

Этот образованный боевой офицер, служивший под началом адмирала Ушакова, был, по словам крестника, "самородком честности, чести, благородства и той прямоты души, которой славятся моряки". Поселившись в Симбирске, он не остался в стороне от общественных движений, стал членом масонской ложи "Ключ к добродетели", переписывался с декабристами. А сколько таких образованных, мыслящих людей было в симбирском захолустье? Ведь не в изоляции же находились здесь те же Языковы, Тургенев, Давыдов!

Трегубов-то и "приохотил к морю" своего воспитанника, позаботился о его "морском кругозоре", о познаниях в чистой и прикладной математике, математической и физической географии, астрономии, навигации, научил пользоваться секстантом и хронометром. Можно сказать, что крестный отец Гончарова стал и крестным отцом "Фрегата "Паллады".

Портрет Трегубова, написанный крепостным художником, есть в "гончаровской комнате" Ульяновского краеведческого музея. Вот уж ничего морского! Писан не в офицерской форме, а в штатском сюртуке или, может, во фраке. Доброе лицо, черные волосы с бакенбардами, на шее повязан не то платок, не то галстук…

Музей — изящное, легкое здание на берегу Волги, дом-памятник, построенный на деньги, собранные в 1912 году по всероссийской подписке к столетию со дня рождения писателя. Подписные листы сохранились. На одном из них фамилия украинского крестьянина-бедняка, пожертвовавшего копейку, — может быть, весь свой наличный капитал.

В "гончаровской комнате" некоторые вещи писателя, забавная статуэтка Фаддея Булгарина, который, как говаривал Гончаров, имел редкое свойство походить наружно на человека и вместе на свинью, семейный "Летописец" — кожаный фолиант, начатый еще дедом писателя. Здесь же часть коллекций, собранных во время плавания на "Палладе": японские миниатюры, шкатулка из слоновой кости…

Это плавание-подвиг убедительно опровергает тех, кто пытался наделять автора чертами его героя, видя в уроженце Симбирска едва ли не Обломова. Моряки "Паллады" видели в Гончарове человека редкостного трудолюбия, требовательного к себе, отличного, отзывчивого товарища. А сама история создания "Фрегата "Паллады"? Ведь помимо работы над книгой Гончаров, как секретарь экспедиции, вел путевой журнал, занимался служебной перепиской, а сверх того преподавал историю и словесность младшим офицерам. Если же говорить о политических симпатиях писателя, то как не вспомнить, что, возвращаясь после плавания через Сибирь, Гончаров встречался с семьями Волконских, Трубецких, Якушкина и других ссыльных декабристов, что он тайно доставил письма Волконского в Петербург…

Симбирские мотивы особенно сильны в "Обрыве". Гончаров говорил, что в роман он вложил самого себя, близких лиц, родину, Волгу, что именно при приезде в родные места после долгой разлуки на него "как будто сон, слетел весь план романа".

В Киндяковской, или Винновской, роще, где, как уверяли, происходит действие "Обрыва", я бывал еще в те годы, когда роща считалась загородной.

Столетние дубы зеленели по склонам, в густом подлеске орешника перекликались птицы, в лощинке били из-под камней холодные ключи; сюда издалека приходили с ведрами на коромыслах за вкусной водой.

У волжского обрыва белела гончаровская беседка. Хотя не осталось уже могучих кленов и густых зарослей сирени, окружавших старую усадьбу, спокойная благородная, не назойливая красота этих мест волновала и трогала, вызывая в памяти посвященные им страницы.

Позднее я ездил в романтические места уже на городском трамвае. Маршрут кончался за рощей, на кольце, вблизи которого шла заводская стройка.

Теперь мне снова захотелось побывать в гончаровских местах, Вагон маршрута "Площадь Победы — Кожкомбинат" оказался в густейшем потоке машин. Строительный Ульяновск гудел моторами. Шли грузовики с силикатным кирпичом, самосвалы с песком и щебенкой, панелевозы с секциями стен. Обратно торопился порожняк. Лишь когда трамвай метнулся в сторону от магистрали, к вокзалу, показались остатки кварталов старого Симбирска с домиками в три окна, густо заставленными цветущей геранью.

Оставив у вокзала часть пассажиров, трамвай вернулся на магистраль. Я помнил, что Винновская роща недалеко от конца маршрута, и спокойно ехал все дальше и дальше. Справа вдали открылось заводское Засвияжье. Но как же далеко оно теперь вытянулось! Пожалуй, удвоилось после моей последней поездки.

По времени давно уже должно быть кольцо. На всякий случай спросил соседа.

— Далеко еще, сидите себе, — успокоил он.

— Но я ездил, помню…

— Когда ездили? A-а… Старое кольцо в аккурат через остановку. Дальше тогда трамваи не ходили. А теперь…

Возле бывшего кольца теперь был новый ульяновский вокзал. Старый еще вовсе не стар, ему, наверное, нет и двадцати лет, но Ульяновску понадобился второй, Центральный: так вытянулся город.

Ну, что же, проеду до конца, потом вернусь к роще. Трамвай помчался дальше по проспекту имени Гая, командира Железной дивизии, освободившей Симбирск от белых. Ближе к Волге, на земле, едва очищенной от строительного мусора, громоздились коробки домов.