Юрий Сторчак - Русский феномен

«Любое общество в своей совокупности постоянно обретает свою сложность из самого своего долгожительства. Конечно, общество меняется, оно даже может целиком перемениться в каком-то одном из своих секторов; но оно упорно сохраняет свои главные выборы и структуры и на самом деле эволюционирует, оставаясь достаточно похожим на самое себя. Значит, если вы пытаетесь его понять, оно оказывается одновременно и тем, чем оно было, и тем, что оно есть, и тем, чем оно будет, оно предстает как бы накоплением в рамках длительной временной протяженности сменяющих друг друга постоянств и отклонений».

В императорский период национальной спецификой русских, несколькими поколениями ранее встречавшейся в других европейских странах, считались являющиеся определяющими по отношению ко всем прочим факторам иерархия и порядок.

Вильфредо Парето выделяет в составе общества две страты: высшую, состоящую из правящей и неправящей частей, — управляющие и низшую — управляемые. А также богатство, родство и личные связи как свидетельства принадлежности к классу правящей элиты.

«Класс означает не конкретную группу лиц, а систему, установившую основополагающие правила приобретения, владения и передачи различных полномочий и связанных с ними привилегий.

В американском обществе существуют три модели власти и социальной мобильности. Прежняя модель собственности как основы благосостояния и власти, причем основным источником ее приобретения является наследование. Существуют технические знания как основа власти и положения, причем необходимым источником знаний служит образование. И, наконец, существует политическая должность как основа власти, причем путь к ее достижению лежит через организационный аппарат».

В дореволюционной России со второй половины XIX века действовали первая и третья модели власти, а с 1905 года и вторая власть. В СССР функционировали вторая и третья модели. К истории РФ трудно применить какую-либо из этих моделей в чистом виде. Применяемую в ней модель можно определить термином Даниела Белла «организационный аппарат». Ни одна из этих моделей за последние полтора столетия не обрела законченной или устойчивой формы. В США первую модель власти не отменяли. Она была дополнена второй и третьей, хотя система собственности при этом стала разрушаться.

Три модели власти могут интерпретироваться и как определенное состояние элит, позволяющее им играть решающую роль в поддержании равновесия в обществе на основе традиции или системы правил приобретения, владения и передачи различных полномочий и связанных с ними привилегий.

В последние 150–160 лет в России в силу приведших к революции нарастающих в обществе противоречий аналогичная система сложиться не успела. Поэтому на смену сошедшей с политической сцены элите императорской России пришла другая, но не как наследница традиций, а как отрицающая все предыдущее российское бытие.

Одним из ключевых обстоятельств, ведущим к пониманию природы элиты, американский социолог, публицист и публичный интеллектуал, один из основоположников леворадикального направления в западной социологии профессор Колумбийского университета Чарльз Райт Миллс считал психологические особенности входящих в нее людей. Часть из них вышла из партийно-комсомольской, советской и хозяйственной номенклатуры советского периода, часть — из других слоев населения. Но у большинства представителей правящей верхушки было общее психологическое и идейное прошлое.

Владимир Ленин родословную революционного движения возводил к декабристам, в среде которых были разные люди, в том числе крайних взглядов.

«Самодержавие в России решительно уничтожается. Уничтожается не только самый институт самодержавия, но и физически должен быть истреблен весь царствующий дом… Да, я был сторонником цареубийства, казни всех без исключения членов царского дома в самом начале революции».

«Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором все и все должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения; он не революционер, если они могут остановить его руку».

«…Наша так именуемая либеральная сторона… сохраняет целиком старинную мифологию метафизических существ, либеральных отвлеченностей, избираемых, разумеется, по собственному вкусу, и поклоняется ей по-язычески. Идеал ее — не какая-либо действительность, а либерально-аллегорический Олимп».

Эта же линия поведения доминировала и после смены политического строя в России в результате революции. Приход к власти не изменил вектора социального действия. Накал преобразовательской агрессивности даже вырос.

«С точки зрения коммунистической мифологии не только “призрак бродит по Европе, призрак коммунизма” (начало “Коммунистического манифеста»), но при этом «копошатся шакалы империализма” “оскаливает зубы гидра буржуазии”, “зияют пастью финансовые акулы” и т. д. Тут же снуют такие фигуры, как “бандиты во фраках”, “разбойники с моноклем”, “венценосные кровопускатели”, “людоеды в митрах”, “рясофорные скулодробители”. Кроме того, везде тут “темные силы”, “мрачная реакция”, “черная рать мракобесов”, и в этой тьме — “красная заря” “мирового пожара”, “красное знамя» восстаний” ».