Александр Афанасьев - Человек и то, что он сделал… Книга 1. Накануне краха [litres]

М.С. Горбачев. «Остаюсь оптимистом»

В декабре 1985 года первым секретарем Московского горкома КПСС был избран Б.Н. Ельцин. А в 1987 году началось так называемое «дело Ельцина». Оно как бы исподволь назревало, и это было результатом его стиля работы, в том числе и решения кадровых вопросов.

«Хлеб» Борису Ельцину попался трудный, ибо Москва – это концентрация не только московской бюрократии, но и республиканской, и союзной. И надо было обладать и политической зрелостью, и волевыми качествами для того, чтобы тут вести перестройку.

Я надеялся, что Москва будет по плечу Ельцину. И вначале он отдавал всего себя работе в столице. Я, как правило, был на его стороне, даже тогда, когда уже начала поступать информация, которая свидетельствовала о «перегибах» Ельцина.

Две черты в его работе преобладали: это приверженность административным методам вопреки демократической сути перестройки и, конечно, популизм. Последний был просто его и нашей бедой. Но благодаря именно этому популизму москвичи были готовы на руках носить Ельцина. Вот такое наше общество, если спроецировать его на то, что происходило в столице.

А еще Ельцина мучило, что он – руководитель московской, самой крупной парторганизации в КПСС – не является членом Политбюро. Это задевало его самолюбие и тщеславие. Но сам его образ действий в Москве как раз и был помехой для повышения его статуса. У него не хватало выдержки.

Еще летом, когда я находился в Крыму, в отпуске, Ельцин прислал мне письмо: высказал большое недовольство Секретариатом ЦК и лично Лигачевым, мол, тот обращается с ним, как с мальчишкой.

Должен, впрочем, сказать, что здесь нашла коса на камень. Егор Кузьмич – тоже «не подарок». Может быть, это как раз подходящий момент для того, чтобы сказать о моем отношении к Егору Кузьмичу. Он весьма деятельный человек. Обладал качествами публичного политика. Предан социализму, как он его понимал. Человек культуры. На меня производило впечатление его отношение к семье и особенно к своей супруге Зинаиде Ивановне. Она дочь одного из сорока расстрелянных в годы репрессий комкоров (командиров корпуса). Для другого это могло быть поводом к разрыву отношений. Они были молодыми, студентами, когда познакомились. И он не покинул ее, а, наоборот, поддержал в это трудное время. Я думаю, он был настоящим однолюбом. Это говорит о многом.

Человек открытый, прямой. Но, наверное, тоже привык к власти и был весьма авторитарен. Может быть, это стало результатом того, что он восемнадцать лет до вхождения в Политбюро проработал первым секретарем Томского обкома партии, а до этого – в аппарате ЦК КПСС. В общем, это тот «норовистый конь», которого приходилось сдерживать.

Он нередко действовал «за спиной», вопреки моей позиции. Ему казалось, что он недооценен с моей стороны. Но он ошибался. Уважал и уважаю до сих пор.

Так вот, в письме Ельцина были резкие слова в адрес Политбюро. Он просил меня принять его после возвращения из отпуска. Хотел все обсудить. Я ответил ему, что мы обязательно встретимся, пусть он потерпит, поскольку я был занят подготовкой к 70-летию Октября, своим выступлением на торжественном заседании и т. д.

Однако Ельцин не выдержал и 21 октября на пленуме ЦК, где рассматривался доклад к 70-летию Октября, устроил скандал.

Пленум ЦК согласился с докладом, были высказаны некоторые пожелания. И все шло к завершению его работы. Лигачев, который вел пленум, поставил вопрос о закрытии прений. Осталось только проголосовать. В это время я увидел в зале поднятую руку Ельцина. Обратил внимание Лигачева, и тот предоставил ему слово.

Ельцин сказал, что он участвовал в обсуждении доклада на Политбюро, что его замечания учтены, и он поддерживает доклад. Но он взял слово не для этого, а для того, чтобы высказать свои суждения относительно положения дел в руководстве партии. (Нашел время!)

Всех удивило, что он подозревает руководство партии в раскручивании исподволь нового культа личности, имея в виду генсека, то есть меня.

Вообще странным было его выступление: он заявил, что у него не получается работа в Политбюро, поскольку он не встречает поддержки, особенно со стороны Лигачева. В связи с этим попросил освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК. Ультимативный, вызывающий тон выступления Ельцина спровоцировал острую реакцию. Но не ту, на которую он рассчитывал. С ходу развернулась дискуссия, остановить ее уже было невозможно, да и было бы непонятно, почему ее остановили. Чаще всего в выступлениях звучали оценки: «ущемленное самолюбие», «избыточная амбициозность» и т. д. и т. п.

В прениях выступили 24 человека. Раздавались требования исключить Ельцина из состава ЦК.

Я наблюдал за Ельциным из президиума заседания и старался понять, что происходит у него в душе. На лице можно было прочесть странную смесь: ожесточение, неуверенность, сожаление – все то, что свойственно неуравновешенным натурам. Выступавшие, в том числе и те, кто еще вчера заискивал перед ним, как говорится, били крепко и больно – у нас ведь это умеют. Обстановка накалялась. Тогда я сказал:

– Давайте послушаем самого Ельцина. Пусть он выскажет свое отношение к выступлениям членов ЦК.

Из зала послышались голоса:

– Не надо, все ясно.

Но я настоял на том, чтобы дать слово Ельцину, и аргументировал это тем, что раз мы уж развертываем демократизацию партии, то начинать должны с ЦК.

Ельцин вышел на трибуну, стал что-то говорить не очень связно, но свою неправоту признал. Я, как говорится, бросил ему «спасательный круг» – предложил снять заявление об отставке. Но он, страшно нервничая, все же произнес:

– Нет, я все же прошу меня освободить.

Пленум дал оценку выступлению Ельцина и поручил Политбюро вместе с Московским горкомом решить вопрос о первом секретаре МГК.

3 ноября 1987 года, как ни в чем не бывало, Ельцин прислал мне короткое письмо, в котором просил дать ему возможность продолжить работу. Кстати, и 7 ноября он присутствовал на параде, вместе с другими членами руководства стоял на Мавзолее и вел себя так, как будто ничего не случилось.

А 9 ноября мне вдруг доложили: в Московском горкоме – ЧП. В комнате отдыха обнаружили окровавленного Ельцина. Сейчас там бригада врачей во главе с академиком Чазовым. Оказалось, Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство. Мнение врачей: никакой опасности для жизни нет, ранение поверхностное. Но Ельцина госпитализировали.

Мне пришлось срочно собирать членов Политбюро. Договорились действовать, как условились на пленуме. Через какое-то время я позвонил Ельцину по телефону, сказал, что знаю, что произошло. Пленум Московского горкома партии проведем, когда он поправится. Провели его 12 ноября.