Конрад Гейден - Путь НСДАП. История германского фашизма

У Гитлера имеются дипломатические способности, но они парализуются недостатком самообладания. Чего стоит, например, сцена с Лоссовым, которому Гитлер часами проповедует поход на Берлин. Лоссов позволил Гитлеру и Кару вовлечь себя в «мятеж» против Берлина, но скоро ему стало не по себе. «Генерал фон Лоссов сидел совершенно подавленный», – рассказывает Гитлер на своем процессе по обвинению в государственной измене. «Это возможно, – ухмыляясь, возражает Лоссов, выступающий в качестве свидетеля, – так как я действительно был подавлен речами Гитлера». Кавалер Лоссов хотел своим любезно безучастным поведением дать понять трибуну, что не нуждается в его присутствии. Но когда Гитлер увлечен собственной речью, он ничего не видит и не слышит и его не выпроводишь тонкими намеками – это могут засвидетельствовать Гутенберг 46, Брюнинг и Гинденбург.

Впрочем, когда у Гитлера есть время подготовиться, он умеет также дипломатически использовать свои козыри. Так, например, когда он не может увильнуть от ответа на вопрос о своих денежных источниках, он разражается следующей тирадой: «Партия Барматов и Кутискеров 47, – кричит он хриплым голосом, и глаза его горят, – партия Парвусов 48, Скляров и Якобов Гольдшмидтов 49, партия еврея-миллионера Розенфельда 50думает замарать идею, сторонники которой изо дня в день рискуют своей жизнью и этим воочию показывают народу, что составляет нашу силу: эта сила – героическое самоотвержение тысяч и тысяч немецких мужей и юношей, которые бесстрашно проливают свою кровь, они мертвой хваткой держат врага и не выпустят его, пока он не будет повержен в прах». Репортер может уже не стенографировать далее; восхищенные слушатели избавляют оратора от необходимости высказаться по вопросу, откуда же, собственно, у него взялись деньги.

Если задеть Гитлера насчет его поведения в вопросе о Южном Тироле – а это щекотливая тема, во всяком случае, для слушателей из правого лагеря, – он не полезет за словом в карман. «Не мы предали Южный Тироль, а те, кто в 1918 г. нанес германской армии удар в спину». Когда озлобленный бывший соратник фон Грефе 51задал Гитлеру вопрос, является ли он еще и поныне «скромным барабанщиком», как прежде, или уже Цезарем завтрашнего дня, ответ гласил: «Не говорите мне о прежнем барабанщике, г-н фон Грефе. Я был и остаюсь барабанщиком национального восстания, но не для вас и вам подобных».

Лавирование на всех парусах – немалое искусство. Гитлер умеет так уклониться от ответа, так замолчать или запутать вопрос, что у слушателей создается впечатление пылкой и страстной откровенности. Самые извилистые тонкости, самые рискованные извороты у него – те же удары топором; даже крадучись, он едет в машине с мотором в 100 л.с.

Неказистой стороной этой дипломатии являются ее соглашения и клятвенные обещания. Вы сговорились о чем-нибудь с ним, а потом вам приходится выслушивать от него, что сговор означал вовсе не то, что усмотрел в нем партнер. Так было дело, например, с начальником баварской полиции Зейсером, который был уверен, что Гитлер обещал ему не делать путча. Да, Гитлер не сделает его до определенного времени, но потом будет считать себя свободным от всех обязательств и от всех своих уверений в лояльности.

Глупо, конечно, что начальник полиции Зейсер так плохо понял г-на Гитлера. Но ведь генерал фон Лоссов утверждает, что и ему Гитлер дал такое же обещание. Значит, генерал тоже плохо понял великого оратора… Так продолжается из года в год. Гугенбергу и Брюнингу приходится убедиться, что нет возможности правильно понять обещания Гитлера. В 1932 г. Гитлер обещает президенту республики Гинденбургу не выступать против министерства Папена; на сей раз очередь за старым фельдмаршалом неправильно понять Гитлера. Когда Гитлер объявил потом, что требует для себя всей полноты государственной власти, президент республики снова «понял его неправильно». В ноябре 1922 г. Гитлер заявляет баварскому министру внутренних дел д-ру Швейеру: «Г-н министр, я даю вам честное слово, что никогда в жизни не прибегну к путчу!» Потом министру пришлось узнать, что честное слово Гитлера может потерять свою силу через четверть года, когда от него потребовали выполнения данного обещания. При этом Гитлер сам обижается и возмущается, когда ему напоминают о данном им честном слове. Так как «ложное понимание» его обещаний имеет место столь часто и притом со стороны столь многих и столь различных лиц, мы можем позволить себе следующее заключение: не умеющий владеть собой Гитлер просто не знает, что он обещает, его обещания не могут считаться обещаниями солидного партнера. Он нарушает их, как только это в его интересах, и при этом продолжает еще считать себя честным человеком.

Этого игрока, то находящегося во власти своих расходившихся нервов, то хладнокровно взвинчивающего свои же нервы, используя их в качестве козырей, его биограф Шотт назвал «человеком души», «человеком, грезящим наяву». Шотт – сам чувствительный проповедник, его рассудок в плену у его душевных порывов; как и другие разгадчики величайшего народного оратора наших дней, он не понял, что политический оратор должен уметь преподносить трезво обдуманные мысли в неистовых речах. В своей книге Гитлер обижается и протестует против оценки его как оратора-демагога или как блаженного; но противники, а также восторженные приверженцы предпочитают эту общепринятую версию. Ближе подошел к истине один из самых ранних поклонников его, можно сказать, первый член национал-социалистической партии с мировой известностью, Г.Ст. Чемберлен; в 1923 г. он пишет Гитлеру: «Вы вовсе не фанатик, каким мне вас описывали; я назвал бы вас даже прямой противоположностью фанатика. Фанатик стремится воздействовать на других силой слова, а вы желаете их убедить».

Он тщеславен до чертиков. Наполеон, Гете, Бисмарк тоже были тщеславны на более или менее утонченный манер. Фридрих Великий, Шарнгорст 52, Ленин не были тщеславны. Само по себе тщеславие на является ни украшением, ни позором; все дело в том, в какую сторону оно направлено. «Мои слова и действия принадлежат истории» – эта фраза Гитлера первых времен его политической деятельности находится на грани между самосознанием творческой личности и глупостью.

Вначале тщеславие его проявляется, так сказать, наивно, он не разрешает распространять своих портретов. Он поступает так, возможно, по соображениям чисто внешнего характера; он сбрил свои солдатские усы, которые носил в первые годы после войны, должно пройти некоторое время, чтобы он сам и его окружающие привыкли к его новой физиономии. Так или иначе, может быть, даже просто по счастливой случайности, лицо его оставалось неизвестным, а это заинтриговывало публику. Вопрос: «Как, собственно, выглядит этот Гитлер?» – так же занимал мюнхенцев, как несколько лет спустя другой вопрос: «Кто этот Гитлер, которому правительство то и дело запрещает выступать на собраниях?» Но ореол тайны вокруг личности Гитлера – не только пропагандистский прием. В характере Гитлера есть некоторая скрытность; нельзя сказать, чтобы жизнь его была как на ладони перед товарищами. Он обижается, когда ему задают вопросы об источниках его существования. Сколько ни уверяет друг его Гесс якобы на основании вернейших сведений: «Я знаю, что и эта сторона чиста», – ему не верят. Возможно, что вообще не было оснований скрывать что-либо. По всем признакам Гитлер принадлежит к тем натурам, которым претит быть нараспашку. Кто доверяет ему, должен верить и не допытываться истины. Это – старый рецепт всех пророков. Таким образом таинственность придает особую силу отношениям между ним и его приверженцами.