Конрад Гейден - Путь НСДАП. История германского фашизма

Он одевается в обыкновенное штатское платье и по сию пору нарочито не шьет своих костюмов у модных портных. В первые годы это, можно сказать, выделяло его из среды тогдашних правых лидеров, щеголявших в фантастических мундирах защитного цвета. Впоследствии он часто носит форму штурмовика, для того чтобы его солдаты не забыли своего верховного главнокомандующего. Но его «настоящий» костюм выглядит иначе; посмотрите на Гитлера после двухчасовой горячей речи: воротничок образует мокрый жгут вокруг шеи, волосы прилипли к вискам, манжеты съехали в сторону, пуговицы оторваны…

Для публичных выступлений в роли государственного мужа он придумал себе позу, явно напоминающую скрещенные руки Наполеона. Он складывает руки параллельно на животе под прямым углом к плечу, один локоть упирается в кисть руки. Это производит впечатление большого самообладания.

Лицо его – предмет смущения для приверженцев и злорадства для противников. Никакими прикрасами не скрыть, что это – ничего не говорящее лицо, без всякого выражения. Мюнхенский ученый фон Грубер, специалист по вопросам расовой гигиены, объявляет лицо Гитлера признаком плохой расы и приводит в подтверждение подробные доказательства. Гладкие пряди темно-русых волос и подрезанные усики – что может быть прозаичнее. И только порой в глазах вспыхивают огоньки. Кажется, что видишь перед собой одного из безымянной серой массы, «неизвестного солдата», который во внезапном экстазе изрекает мысли миллионов безымянных, мысли, за которые три года назад безымянные товарищи в окопах осмеивали «помешанного» Гитлера. Быть может, здесь кроется разгадка всей его личности: заурядный тип в самом высшем своем проявлении.

А впрочем, разве замечательные люди всегда выглядят «замечательно»? Все мы относимся с недоверием к людям, причесывающимся под Гете или под Наполеона, и известно, что великие люди в общем выглядели вовсе не так, как их изображают на стереотипных портретах. Разные эпохи и в особенности XIX столетие старательно затушевывали ненормальное, одностороннее, болезненное в физиономиях великих людей и наделяли их вместо этого чертами Юпитера, а между тем именно в этой ненормальности выражения лица часто сказывается громадное внутреннее напряжение. Сравните хотя бы голову Муссолини, тоже ставшего жертвой этого стиля, с его стилизованными портретами под Наполеона: как вульгарно и буржуазно выглядит этот толстяк-диктатор. Если Гитлер не выглядит так, как великие люди на медалях, это ничуть не говорит против него: но беда в том, что он говорит ни дать ни взять, как эти великие люди говорят в хрестоматиях для школьников.

За последние годы лицо его неоднократно менялось. Раньше всего в нем появилось выражение, словно судьба только что вылепила человека из необделанного еще материала. В последнее время у него появились признаки ранней старосты и выражение недоумения.

В какой мере Гитлер является медицинской проблемой – это пока еще остается тайной его врачей. От людей, часто видевших его, не могли скрыться патологические черты в нем. Подобными симптомами в его поведении являются припадки мизантропии, бегство от людей, порой невменяемые речи.

Имеется замечательное описание, принадлежащее одному из близких и посвященных (В нижеследующем дается перевод по немецкому тексту у Гейдена – Прим. перев).

«У него живой, быстрый, находчивый ум: написанные им прокламации обнаруживают, несмотря на некоторую грубость, мощность и силу стиля; наконец, что самое главное, у него большой прирожденный, бросающийся в глаза, ораторский талант.

Однажды, на одном совещании, произошло следующее. Социал-демократы выпустили листовку, в которой о нем говорилось в грубом тоне как о зазнавшемся демагоге. Кто-то принес с собой эту листовку на совещание. Он прочитал листовку и сразу преобразился. Он как бы рос, глаза его горели. Он с силой ударил кулаком по столу и начал говорить. Слова его не только были незначительны, в них вообще было мало смысла. Он грозил, что “сотрет социал-демократов с лица земли”, после того как “покажет их лицемерие и нахальство всем рабочим”; он произнес еще несколько фраз, не более убедительных. Однако впечатление произвел не смысл его речи. Я не раз слышал Бебеля и Жореса. Никогда никто из них не производил на моих глазах такого захватывающего впечатления на своих слушателей, не держал их так в своей власти, как он во время этого выступления, к тому же не на митинге, где гораздо легче говорить, а в небольшой комнате на совещании из нескольких лиц, причем речь его состояла почти исключительно из одних угроз. У него был настоящий талант оратора, и, когда я услышал его дышащие гневом и негодованием слова, я понял, чем этот человек завоевал и подчинил себе массы. Присмотревшись к нему ближе, я не заметил в нем большой и горячей любви к революции».

Эта характеристика относится к русскому священнику Талону, предводителю знаменитой демонстрации к Зимнему дворцу 9 января 1905 г. Автор описания – террорист Борис Савинков. Каждая черточка этого портрета словно списана с Гитлера. Даже политические речи Талона и Гитлера сходны. Талон тоже не был действительным революционером, он был чем-то вроде «всеподданнейшего бунтовщика его величества». Поэтому ему суждено было прослыть за шпиона, хотя он не был им вначале, а стал им лишь впоследствии. Возмущенные товарищи «казнили» его на уединенной даче.

Для роли шпиона обстановка вокруг Гитлера слишком серьезна. Однако по мере своего возвышения Гитлер входит во вкус и злоупотребляет доверием своих приверженцев; он скоро оправдал недоверие, которое с самого начала питали к нему пролетаризированные основатели партии. Гапон, согласно Савинкову, обладал способностью, имеющейся у Гитлера: при желании он умел приноровиться к каждому и вел себя с ним так, что тот принимал его за своего. Как и у Гитлера, происхождение и политическое прошлое Гапона покрыты мраком неизвестности; Гапон тоже обособляется от товарищей, скрывает от них свою частную жизнь.

Среди умственных интересов на первом месте у него история, на втором – искусство. Это обычный уровень немецкого гимназиста довоенного времени, об этом заботилась школа. У Гитлера сохранились обе эти банальные наклонности. Символы, зрелища, парады и здания его партии проектировались большей частью первоначально им. Это не просто наклонность к мишуре в духе Вильгельма II. Когда Гитлер тратит несколько дней на то, чтобы набросать проект подходящего знамени для штурмовых отрядов или значка для партийного съезда, это объясняется пропагандистской ролью этих символов: масса привлекается знаменами, а не переговорами, поэтому вождь может со спокойной совестью посвятить часть своего времени знаменам. Что касается художественной стороны, это большей частью кричащие плакаты. Прототип их можно искать то ли в военных символах наполеоновских войск, то ли в Монреале. Готику Гитлер недолюбливает. Его теория искусства представляет собой смесь из ученического культа красоты и расовой социологии. Согласно этой теории, все великие произведения искусства носят «северный» и «красивый» характер. Всякий экспрессионизм Гитлер с негодованием отвергает как еврейско-большевистский; при этом он вообще не видит сродства экспрессионистских произведений военных и послевоенных годов – это не свидетельствует о глубине его художественного чутья и его чувства расы.