Владимир Соловьев - США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев

Тарантул страховидней.

Спросонок — плюс Эдгар По — увидел в нем смертельного врага и не сразу вспомнил, что хоть укус ядовит и болезнен, человеку не опасен. А застенчив тарантул, как девушка. В чем лично убедился, когда полез обратно в палатку прогнать и никак не мог найти. Обнаружил в рюкзаке, забился в самый угол. Что, если он меня боялся больше, чем я его? Выгнал непрошеного татарина и забаррикадировал дыру тряпками.

— Знаешь, с кем я спал эту ночь? — говорю наутро невестке.

— Я — не твоя жена. Меня не колышет.

— Мою жену тоже вряд ли бы всколыхнуло. Я спал с тарантулом.

— Хорошее название для рассказа.

— По-английски, где tarantula как бы женского рода. А не по-русски, где наоборот.

— Странный этот твой русский — тарантулу превращает в тарантула. Не говоря уж об алфавите. У всех буквы как буквы, у вас — черт ногу сломит.

— Это надо спросить с Кирилла и Мефодия, — устало говорю я, заранее догадываясь, что моей невестке понадобится подробная сноска. В самом деле, почему в святых у нас ходят эти братишки, зашифровавшие славянские языки от других народов? Алфавитный раскол полагаю более серьезным, чем церковная схизма.

Привет Чаадаеву и Пушкину.

Взамен тарантула меня в тот день ужалила оса. И где! В картинной галерее. Устроилась на медной ручке, приняв за цветок. Как античные воробьи, слетевшиеся на картину иллюзиониста Зевксиса склевывать изображенный на ней виноград.

В чем дополнительная сложность моего общения с невесткой — разность ассоциативных рядов, в которых мы существуем. Мой, понятно, богаче, ибо принадлежу к книжному племени, которое постепенно вымирает. Как и мое поколение. Увы, обречен жить — точнее доживать — вместе с этим исчезающим кланом. К ее образным координатам — с калифорнийского детства, со школы и колледжа, из голливудских и телевизионных клипов — абсолютно глух, они мне невнятны. Вдобавок возраст — мы росли, теряли девство, прощались с детством, взрослели, набирались знаний и опыта в несходные эпохи. Вот и живем теперь в разных временах, мнимые современники.

Эмигрировав, я утратил — почти утратил — мир ассоциаций и аналогий, а что не сравнивается — не существует. Из мира, где мне было тесно, попал в мир, где меня нет. Выпал из родного гнезда. Падение довольно болезненное, чтобы не сказать роковое, учитывая мою старомодную профессию. Знал бы наперед, соломки подложил.

Или, случись моя англо-ирландско-уэльская невестка более, что ли, литературной, удар был бы самортизирован? С ее матерью легче найти общий язык, чем с нею. Познакомились в Большом Каньоне (она путешествует с мужем и великовозрастным сыном в трейлере) — большая любительница американской классики, начиная с Хоторна, Ирвинга, Мелвилла и По. Привить моей невестке любовь к слову, судя по всему, не удалось. Одна надежда на Лео, который уже сейчас знает весь алфавит и чутко внимает, заглядывая тебе в глаза, когда читаешь ему. Еще больше любит, когда ему поют, но мне медведь на ухо наступил, не могу запомнить ни одной мелодии. Что не мешает мне страстно любить музыку. Жена завидует: даже «Волшебную флейту» я слушаю, как в первый раз. А я мечтал бы таким вот образом забыть любимые книги и прочесть их наново.

Честно говоря, я бы вообще предпочел другую невестку. О которой мечтал, пока мой сын не женился. Не только более внятную, но и более сексапильную. А то мой эрос никак почему-то не реагирует на ее красоту. Когда она не беременна — то же самое. Беременна — тем более. Табу здесь ни при чем — его можно наложить на действие, но не на хотение, а запрет, наоборот, возбуждает. Желание есть самая адекватная форма связи с женщиной, пусть даже обречено остаться желанием навсегда. Не секс в прямом смысле, а попытка вступить с женщиной в более тесный контакт. Что может быть теснее? Новая связь — это память о всех прежних, не обязательно твоих. Начиная с первородного греха.

А в чем, собственно, грех?

Совесть моя чиста поневоле: мое либидо дремлет в присутствии моей невестки.

Воспринимаю ее не самолично, а как жену моего сына и мать моих внуков. Но и на внука смотрю отчужденно, со стороны — год назад на Аляске я подпал под его ангельские чары, а теперь с любопытством и опаской гляжу на эту вполне цельную личность с нелегким характером и поражаюсь, что он все еще ходит под себя и сосет соску. Но это вина его родителей — им все некогда приучить его к горшку: летом у них по горло работы в Ситке, зимой они путешествуют с Лео в рюкзаке за спиной. Наша нынешняя поездка — пустяк по сравнению с их прошлогодней в Австралию и Новую Зеландию, от которой всячески их отговаривал.

А соску, без которой и пяти минут не может прожить, он сам швырнул, когда мы со скалы глядели в проем природной арки. Слов нет, зрелище захватывающее. И Лео, единственный, нашел соответствующий жест и слова: «Бай-бай, соска!» — выкрикнул он и метнул ее в пропасть. А потом канючил новую, выводя нас из себя.

Самое трудное — удержаться на высоте собственного поступка.

Знаю по себе.

Все родственные функции по отношению к невестке и внуку я выполняю отменно, учитывая расстояние между Аляской и Нью-Йорком: от регулярных писем-звонков и слишком, может быть, страстных поцелуев при встрече до объемных посылок дважды в год, что избавляет семью моего сына от затрат на детские шмотки, да и им с невесткой тоже перепадает. В Нью-Йорке на распродажах можно купить все вдвое-втрое дешевле, чем в Ситке, где на весь город один светофор и ни одного универмага. Вот почему моя невестка делает стойку у каждого торгового молла, а я терпеть их не могу: безликая американа, задержка на час-два. Пока она рыщет по магазинам, я наедине с умным, трудным, невозможным Лео.

— Каждый из вас несет по человечку, — шутит встречный парень, имея в виду Лео у меня в рюкзаке за спиной и неизвестно кого в животе моей невестки.

— Что делать, когда он проснется? — кричу ей вдогонку.

— Дай ему грудь.

Едва продрав глаза, Лео начинает качать права, чувствуя мою слабину. Формально я восполняю отсутствие горячей родственной любви к невестке и даже внуку. А если я вообще безлюбый?

Когда-то, в начале жизни, я обвально влюбился, и хоть были, понятно, у меня потом увлечения, но все какие-то однобокие, без особых волнений. Именно поэтому, наверное, жена ни к кому из моих пассий, зная об их существовании (с моих же слов), не ревнует. Впрочем, им самим нужно от меня только то, что мне нужно от них, ни о какой любви и речи нет. «Какая там любовь, когда есть секс!» — циничная, но точная формула. Было, правда, одно исключение — переживаю до сих пор. Так мне тогда и сказала: «Ты — урод. Твоя любовь к жене выела все чувства, оставив остальным одно только любопытство. И даже твоя похоть на самом деле — любопытство».