Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Куда ни зайду — пожимают плечами: «А мы вас не приглашали». Или: «Вы в какую организацию прибыли?» — «Да вот, — говорю, — читательница прислала письмо…» — «Пусть она и отметит». Как сговорились… Или, может, без — «как»?..

Курьез? Чепуха? Пустяковый штришок, отвлекающий внимание от серьезной проблемы? Не скажите! Очень красочная деталь, которая помогла мне понять драматизм сложившейся ситуации. Никому не хотелось вступать в конфликт с мясокомбинатом: боялись разгневать его начальство. Даже лояльностью, понимаете! Даже формально терпимым отношением к корреспонденту!

Конечно, способ защиты, избранный местными мудрецами, выглядел довольно комично. Интересно, как им виделось мое посрамление, если бы я вернулся в редакцию без отметок «прибыл» и «убыл»? Записали бы мне прогул? Или сочли бы обманщиком: утверждает, что съездил, а печати-то нет…

Не это, конечно, волновало меня, я-то что: приехал — уехал… В конце концов поставят печать, никуда им не деться. Не поставят — обойдусь без нее. А Екатерине Николаевне в такой обстановке — как работалось, как жилось? Ежедневно и ежечасно…

Я встретил ее у проходной асбестового завода с накладными в руках: она «отпускала» какие-то ящики, требовала расписок. Выстроились в очередь грузовики. Ругались шоферы, торопили, подталкивали: время идет, за простой деньги не платят. Она тоже отругивалась: хрипло, надрывно. Из хвоста очереди, увязая в грязи, спешили другие шоферы — тоже ругаться. Может, они и правы: время не терпит. Ну, а ей — каково? Ее ли это дело — «отпускать» асбест, проверять накладные?

Еще одна любопытнейшая деталь, различимая лишь глазами юриста: даже признав Грищенко формально виновной, суд был вправе «привлечь осужденную к труду» (такова формулировка закона) на том жепредприятии, где она работала. По специальности. В соответствии с дипломом. Этого суд не сделал. Обязал местные органы внутренних дел трудоустроить по своемуусмотрению.

Ничего не скажешь, трудоустроили… А дипломированных санитарных врачей в городе раз; два — и обчелся! Я спросил судью, под началом которой вынесли приговор: по-государственному ли это? По-хозяйски ли? Справедливо ли и разумно? Ответ озадачил: «Дело суда — наказать, остальное нас не касается».

Картина прояснялась все больше, и тема обнажалась крупная, значительная, масштабная, несмотря на всю исключительность, единичность и своеобразие частного случая. Случай, действительно, был исключительный, говорю это совершенно искренне, не потому, что так «принято» говорить, дабы избежать обобщений. Нет, он в самом деле был исключительным: ничем не прикрытая, циничная откровенность, с которой изгнали честного, болеющего за дело работника, отомстили ему, заняв круговую оборону даже против центральной газеты, — это, право же, случай далеко не типичный.

И однако, при всей своей нетипичности, он нес в себе характерные и очень радостные (подчеркну это: радостные!) приметы времени. Екатерина Николаевна Грищенко показалась мне тем неравнодушным, социально активным героем, который так дорог нам и в жизни, и в литературе. Мне приходилось и раньше встречаться с людьми, которые, не думая о грозящих им неприятностях, смело вскрывали пороки, бичуя рутину и косность, примитивность и некомпетентность, демагогию и обман. Екатерина Николаевна выгодно отличалась даже от этих, очень дорогих мне своей гражданской активностью людей — тем отличалась, что не только критиковала, но и действовала. Честно и добросовестно исполняла профессиональный, служебный долг. И значит — гражданский. И значит — общественный, государственный.

Публичная поддержка санитарного врача, мужественно и принципиально делавшего на своемместе своедело, казалась мне не только справедливой (по отношению к Екатерине Николаевне), но еще и крайне необходимой (по отношению ко всем нам), ибо в ее лице я увидел характерные черты нового социального типа,рожденного и воспитанного нашим обществом: человека, для которого в повседневной жизни (а отнюдь не только на трибуне) общественные интересы оказываются выше, важнее, значительней интересов личных. Или, если точнее, — для которого работа является неотъемлемой частью именно личнойжизни, ее смыслом, ее главной целью, ее предназначением.

Смущали, однако (не столько меня, сколько редакцию), некоторые черты характера, которые делали Екатерину Николаевну достаточно уязвимой, помогая бесчестным противникам не только отвергнуть ее справедливые обвинения, но даже и свести с нею счеты. Расправиться — если точнее. Она действительно была груба и резка, воюя отнюдь не в белых перчатках с прохиндеями, ворами, нарушителями санитарных правил. Когда машина, груженная забракованным мясом, вопреки ее вето, двинулась к воротам, Грищенко кинулась навстречу, едва ли не под колеса, выкрикивая слова, которые вслух произносить не положено. И когда, униженная и оскорбленная, она пришла в отдел труда и зарплаты «выяснять отношения», то спокойствием и сдержанностью не отличилась, и голос ее был вовсе не ровен, а зычен — настолько, что слышен был даже в другом конце коридора.

Герой, которого газета собиралась защитить, поддержать и прославить, оказался далеким от желанного идеала…

В литературе идеальный герой давно уже стал достоянием прошлого. Создай сегодня автор повести и романа такого героя, без сучка и задоринки, некий дистиллированный эталон, розовый образец с голубым отливом, — не только читатели засмеют, но и критика обвинит в лакировке, в отрыве от реальной действительности. И будет, несомненно, права. А вот в жизни почему-то мы все еще ищем приглаженный идеал, удивляясь тому, что истинный герой не похож на того, которого создала наша фантазия.

Видимо, доводы мои показались убедительными, и очерк увидел свет. Упреждая дежурные уколы тех, кому разоблачение грозило заслуженным крахом, я ничуть не пытался срезать углы, сгладить сложный характер моей героини, закрыть глаза на то, что ее, бесспорно, не украшало.

Многих читателей задела оговорка в конце очерка, как бы допускавшая возможность того, что обвинение с Екатерины Николаевны снято не будет и что приговор останется неизменным. Один читатель сгоряча даже упрекнул меня в том, что я — ни много ни мало — предал человека, обратившегося ко мне за защитой. Читать это, не скрою, было обидно и горько, но — что делать? — понят бываешь далеко не всегда, а читательский гнев был продиктован лучшими чувствами: очень пришлась по душе моему оппоненту непримиримость и стойкость санветврача, и всем сердцем, всем своим существом он желал ей добра и победы.

Для чего, действительно, нужна оговорка — о готовности принять любое решение судебного надзора? Что это было? Лукавый, газетный «ход»? Или просто перестраховка — на случай, если «откажут»?