Эдуард Лимонов - Азбука. «Император» и другие мнения

Детская моя память сохранила её как высокую костлявую злую женщину с золотыми зубами, иронического склада.

Две двухкомнатные квартиры на нашем этаже были распределены так.

Одна, ближе к лестнице стала принадлежать семье военного прокурора. Фамилия его была Позин. Жена и взрослый сын Валерка и сам прокурор, имени его не помню. Позины держались на дистанции. В длинных, голубых (прокуроры же) шинелях до пят, по утрам отправлялись на работу. Прокурорские с простыми военными не общались.

Угловая двухкомнатная квартира была отдана «морячке» и её мужу, вероятнее всего моряку, капитану какого-то ранга и двум вполне взрослым дочерям.

Когда в центе города был отстроен дом для военных, по-моему, по адресу улица Академика Павлова, она спускалась к реке (на другом берегу стоял Благовещенский собор). Как и сквер, который строили солдаты моего отца; то семья «морячки» получила там квартиру.

И Позины в то же время получили там же. Во всяком случае их не стало больше в доме на Салтовке. Съехали. А мы остались, опростились, наша семья, и дружили с простыми. Правда денег не покупку мне велосипеда маме моей одолжили семья Шепельских (два сына: Влад и Ленька-«сумасшедший» о котором у меня есть стихотворенье «А Александры Васильевны гроб! Тихо тогда выносили…»). Шепельские занимали квартиру на первом этаже во втором подъезде нашего дома.

Беба и Додик Тернеры жили как мы, в квартире с двумя соседями, но на первом этаже и в другом подъезде. У них в комнате было всегда зашторено. У них было двое детей, младше меня: Мишка и Лёнька. Мишка по-моему потом жил в Германии. В молодую еврейку Бебу я был влюблён маленьким мальчиком. Все последующие еврейки подруги моей жизни были её отражениями.

Помню, с отцом ездили на его «Яве», я — сзади.

Помню сидели у какой-то реки, глядя в воду. Молчали. Он не умел. Ему надо бы было что-то вякнуть, пробормотать и прижать меня к себе. Может, я бы был другой. Но он не умел, стеснялся.

И Евгения Леонидовича Кропивницкого. С тем от Долгопрудной пошли к каналу имени Сталина, кажется. И сели. Там был в воде труп розовой собаки рядом, плескался. Евгений Леонидович не спеша говорил об искусстве…

Он был как следует быть. Я полюбил искусство. Но и мой отец в полевой форме мне запал в душу. Я его любил. Я очень сожалею, что он умер, мой отец. Мне бессмертие на хуй не нужно, если б он жил, было бы хорошо.

Липа расцвела. Цветы свисают. Пойду сейчас загорать на террасу. Остатки картошки поставил варить Аромат цветов липы не чувствую. Обоняние никакое.

В детстве у меня было сильнейшее обоняние. Любая травинка мне пахла особо.

За нашим домом был вполне огромный пустырь. Он простирался от здания ремесленного училища и до сараев дома, стоящего далеко на дальней соседней улице. Сараи были куркульские, хозяйственные, капитальные, обмазанные, с висячими могучими замками. В них содержали даже животных. Коров вроде не помню, но козы точно были. А через дорогу от тыльной части нашего дома цвела непролазная южная степь в рост человека. И там рос толстоствольный чудесный лохматый бурьян, похожий на расхристанного и опасного казака. Там планировали пчёлы, трутни, стрекозы вертолётами и такие диковинные дельтапланы насекомых, что я до сих по не разгадал, кто они такие были.

Хорошо мы жили на Салтовке. Вдали от великих идей. С помидорами на тарелках, поливали по вечерам наши участки «за домом». Цветы там у нас были, картошка. Деревья высаживали. Всё, что земля принимала. Сметана была белой. Мухи большими. Вдали от великих идей.

Недавно выслушал пару романсов по каналу «Культура». Вспомнил как отец мой пел эти самые романсы «Ночь светла, лишь луна / и горит серебром голубая волна… Милый друг, нежный друг…» и погрустил пару минут. Вообще-то я не сентиментален, но жизнь кончается, и вспоминаются мамка/папка…

В октябре 1964-го мне было 21 год.

Я только что уволился с завода «Серп и Молот», намереваясь стать членом организованной преступной группы. Но не судилось. Группу успели посадить в одном из портовых городов, и я остался у разбитого корыта.

Я искал работу. И в процессе поиска случай свёл меня с Анной М-ой Р., женщиной совсем не в моём вкусе, но я ещё об этом не знал, узнаю через шесть лет. Но она была красивой и яростной женщиной и я попал под её обаяние, обаяние женщины с уже тяжеловатым телом, ярко лиловыми глазами, смазливой и распутной. Ей нравились зелёные яблоки и зелёные юноши.

Помню один эпизод.

Если пойти от «закусочной-автомата» на Сумской улице в Харькове, повернув у Зеркальной струи, то можно было добраться до этого старого дома, населённого поколениями харьковских интеллигентов.

Там он и жил, бывший любовник Анны, серьёзный человек лет тридцати. Он не высмеял нас, когда мы пришли, не упрекнул, что мол ты разгуливаешь с пацанами подростками. Он сделал нам аккуратные бутерброды с ливерной колбасой и свежим огурцом поверх и налил три рюмки холодной водки. Мы долго не оставались там, ушли, но с тех пор эти бутерброды стали для меня символом хорошей жизни, сама их форма, вкус, запах свежего огурца и такое узкое небольшое освежающее опьянение.

Жизнь потом кормила меня устрицами, поила редкими дорогими напитками, но та ливерная на аккуратном бутерброде стала для меня эталоном той новой жизни, в которую я пришёл.

У нас дома мы так не закусывали. Родители мои вообще не пили. Жили скучно.

Марк Эймс мне недавно откуда-то из США (может из Лас-Вегаса):

«Если бы ты писал на другом языке, ты был бы популярен, как Дьявол».

Патрик Бессон, французский писатель и журналист:

«Она была певицей высокого роста. Она проводила её время крича на нас. На нас молодых французских писателей из газеты „L’ldiot International“ (Данциг, Дютертр, Наб, я). Она жаловалась, что мы не делали нашу работу как следует. В отличии от Эдуарда, который станет большим писателем. Это заставляло нас очень смеяться. Была ли она права? Следует сказать, чтобы доставить удовольствие её призраку, что да. (Наташа покончила с собой в Москве)».

Нашел Аркадия Филатова (харьковский поэт) интервью его данное журналисту Потинкову:

Обо мне: «Да, Лимонов был просто мальчиком. Мальчишкой! Он был в хорошей компании, с тем же Вагричем Бахчаняном. Сам же он тогда ничего не делал, ничего не писал».

Что у меня было в сравнении со всеми с ними? Большой талант и безоглядная, нерасчётливая мобильность. Взял и поехал в Москву! А они — нет.

Мальчиком я был. Когда я познакомился с Анной мне был 21 год.

Сын Бродского Андрей Басманов (интервью «Вечерний Санкт-Петербург»):

«А если Вы спрашиваете об убеждениях, то ближе всего Лимонов. Я видел Эдуарда в середине 90-х. Но так как я знал, какие у него с отцом были непростые взаимоотношения, то не рискнул с ним общаться. Дед Лимон — мужик вредный. Бывает, что и заносит его, на мой взгляд. Но я его очень уважаю и безмерно благодарен ему за его книжки, в первую очередь „американского периода“, мне они помогли в самоопределении. И вообще выжить, в том числе и физически. Дали маяки в тяжёлое время».