Александр Невзоров - Искусство оскорблять

Мы сейчас перечислили лишь имена первой величины, но кроме них следует вспомнить Мерсенна, Арнольда из Вильнева, Муциана Руфа, Маттеуса Сильватикуса, Ульриха фон Гуттена, Пьер Бейля, Пьетро Верджерио, Иоганна Христиана Эдельмана, Авраама Сакуто, де Прада, Пьетро Д'Абана, Лоренцо Валла, Генриха Корнелия Агриппу, Пьетро Помпонацци, Отто Брунфельса, Иоганна Вейера, Улисса Альдрованди, Джона Ди, Джузеппе Франческо Борри, Шарля Эстьена, Жоффруа Валле, Чекко Д'Асколи, Виета, Фредерико Чези, Эккио, Франеско Стелутти.

Разгорались звезды Бойля, Мариотта, Кассини, Борелли, Гука, Галлея, Ньютона, Лейбница и Левенгука.

Корнелиус Дреббель уже испывал первую подводную лодку, а Магалотти приводил в порядок «Очерки о естественнонаучной деятельности Академии опытов», описывая работу термометров, гидрометров, маятников, часов, барометров, микроскопов и телескопов.

Напомним, что еще в 1560 году в Неаполе организовалась Academia secretorum naturae, [78]основанная Джованни Баттиста Порта, а в 1603 создалась Accademia dei Lincei , тоже изучавшая вопросы физики и (условно говоря) химии.

Частной, но сильной иллюстрацией истинного объема знаний XVII века может служить физиология мозга.

Итак, что было известно на тот момент?

Джакомо Беренгарио ( Giacomo Berengario. 1502–1550 ) обнаружил и описал полосатое тело;

Ахиллини ( Alessandro Achillini. 1463–1512 ) изучил первую и четвертую пары черепных нервов, т. е. обонятельный и блоковый нервы;

Габриэль Фаллопий ( Gabriele Fallopio. 1523–1562 ) еще более точно и подробно описал четвертую пару и создал крепкий набросок девятой, т. е. глоссофарингеуса. Кроме того, он заложил основы изучения анатомии лабиринта, тимпанической хорды и языкоглоточного нерва;

Фернелиус ( Jean F. Fernelius. 1497–1558 ) создал описание центрального канала спинного мозга и гипотезу о роли нервов, как передатчиков влияния головного мозга на мышцы;

Сильвиус ( Jacobus Sylvius. 1478–1555 ) обнаружил сирингомиелические полости и топографировал извилины коры;

Варолий ( Constanzo Varolio. 1543–1575 ) описал мост мозга, ножки и оптический нерв;

Конрад Шнейнер ( 1614–1680 ) высказался о роли коры, как о месте локализации памяти, а о мозжечке, как о центре рефлексов. (Ошибочность его выводов — малосущественный фактор, главное здесь сам факт поиска.);

Хуан Гуарте ( Juan Huarte. 1529–1588 ) суммировал некоторые, весьма спорные и разрозненные данные о следствиях травм головы;

Лоренц Фриз ( Lorenz Frisius. ?–1531 ), судя по его рисункам в малоизвестной книге «Зеркало врача» тщательно изучал хиазму и глубину коры;

Томас Эраст ( Thomas Erastus. 1524–1583 ) и Фернелиус ( Jean F. Fernelius. 1497–1558 ) в тишине своих лабораторий исследовали природу эпилепсии;

Андреас Везалиус ( Andreas Vesalius. 1514–1564 ) в седьмой книге своего труда «О строении человеческого тела» полностью описал и топографировал мозг. Более того им были высказаны сенсационные предположения о возможных функциях его многочисленных структур.

Разумеется, нам удалось вспомнить лишь малую часть тех, кого вспомнить бы следовало.

Но помимо создателей и собирателей точных знаний о мире, которые все, в той или иной степени, были изгоями, существовала и официальная наука Ватикана.

Именно она, кстати, и считалась настоящей ученостью, а такие, как Бруно, Коперник, Галилей и Везалий имели репутацию «фриков», экзотических прыщиков, вскочивших на благородном носу подлинного знания.

Коперник не случайно так долго тянул с публикациями своих открытий, понимая, что «De Revolutionibus Orbium Coelestium Libri Sex» будет квалифицированно осмеян и объявлен лженаукой. Он писал:

«Меня пугает мысль о презрении из-за новизны и отличий моей теории». [79]

Как выяснилось чуть позже, Коперник оказался прав. Его труд на долгое время стал объектом не академических обсуждений, а лишь насмешек. Над ним глумились многие. От авторов популярных дидактических поэм и энциклопедий (де Бартаса и Ж. Бодена) до столпов науки (Тихо Браге и Ф. Бэкона).

С церковной же точки зрения никакого особого криминала в работе Коперника не наблюдалось. Папа Лев Х отнесся к ней иронично, но весьма доброжелательно, а кардинальская курия его поддержала. В 1532 году система Коперника была официально представлена на чтениях в Ватиканских садах, причем не кем-то, а личным секретарем Папы. Коперниканство вообще воспринималось благодушно, пока ситуацию не обострил Бруно, объявивший себя его верным адептом.

В XVI–XVII веке научная ревность уже существовала. «Специалисты» умели защищать свои «владения» от любых чужаков. Чтобы получить право голоса в науке, необходимо было примкнуть к соотвествующей касте (астрономов, химиков, картографов), разумеется, полностью разделяя ее взгляды по всем ключевым вопросам. Была отработана и тактика нейтрализации диссидентов и чужаков, нелегально пробравшихся в дисциплину. Она была примитивна, но она работала.

Каста умело использовала тактические преимущества своей «высоты». Она устраивала академический погром новых взглядов, а затем обязательно спускала свою оценку «этажом ниже» к беллетристам, прессе и интеллигенции (в самом широком смысле этих понятий, вполне применительных и к семнадцатому веку). Те, мало понимавшие в сути вопроса, но доверяющие званиям и титулам, охотно начинали травлю, за пару лет превращая практически любого новатора в посмешище. Так повторялось из века в век.

Копернику, разумеется, припомнили то, что по профессии он церковный староста, но в астрономии — дилетант; Галилею рекомендовали глядеть в клистир, а не в телескоп, намекая на его основную профессию. (Галилео был медиком.)

Периодически возникали отчаянные персонажи, которые пытались ломать хребты и касте и подпевалам. Если дело доходило до открытого и упорного противостояния, то в ход шли дрова. Как показал пример Бруно, трех поленниц, как правило, хватало, чтобы прекратить спор зашедший слишком далеко.

Члены знаменитой академии «деи Линчеи» вынуждены были общаться меж собой при помощи шифров из страха не перед инквизицией, а исключительно перед научным сообществом. Напомню, что неформальным главой академии был герцог Фредерико Чези, вполне способный защитить ее от церковного преследования, но бессильный перед тогдашними кафедралами Рима, Болоньи и Флоренции.

Мы делаем ошибку, размежевывая науку того времени и церковь. Это неверно. Церковь и наука были одним целым.

В XVII веке официальных ученых, ориентированных на обеспечение богословской картины мира, были тысячи. Каждый из них имел возможность публиковаться, занимать кафедры лучших университетов и ставить на колени всяких «галилеев». Мы можем, конечно, следуя традиции, назвать их «схоластами», но это обозначение будет очень условным.