Александр Невзоров - Искусство оскорблять

(Мы опять видим, что не самые эстетичные события очень благотворно влияют на ход истории науки. Об эксперименте Фритча-Гитцига мы уже говорили, но таких примеров в истории множество. Вспомним английскую чуму 1665 года. Да, ее жертвой стали несколько миллионов человек. Но она же загнала Ньютона в «Линкольнширское отшельничество», где он, полностью изолировавшись от мира, наконец нашел время исследовать дисперсию света и начать свой основной труд «Математические начала натуральной философии»).

Но списать со счетов взаимозависимость двух крепко увязанных меж собой вопросов происхождения мышления и общее происхождение жизни поначалу не мог и Павлов. Для успеха ему тоже нужна была относительная определенность в вопросе происхождения жизни.

Теория условных рефлексов — это пусть и сверхмощный, но все же «контрольный выстрел». Она очень хороша для добивания иллюзий, но категорически не пригодна для того, чтобы по темным углам мироздания душить мистические химеры.

Для того, чтобы удар ею был эффективен, противник должен быть измучен, обескровлен и желательно крепко связан.

Иными словами, поверженную метафизику кто-то должен был бросить на колени перед Иван Петровичем.

Павлов понимал, что в противостоянии с глобальным «внефизическим фактором» решается судьба не только физиологии, физики, астрономии и биологии, но и всех наук вообще.

Но пока он мог только наблюдать за схваткой.

«Нельзя закрывать глаза на то, что прикосновение истинного, последовательного естествознания к последней грани жизни не обойдется без крупных недоразумений и противодействия со стороны тех, которые издавно и привычно эту область явлений природы обсуждали с другой точки зрения и только эту точку зрения признавали единственно-законной в данном случае».

И. П. Павлов

Конечно, мы без труда могли бы реконструировать состояние темы в павловскую эпоху, но мы получим лишь музейный экспонат, сегодня совершенно не актуальный.

Ивану Петровичу, впрочем, хватило и тех представлений, которые можно было суммировать в 10–20 годы ХХ века. Они были еще очень скромны, но для него достаточны. Не имея полной ясности, руководствуясь только уверенностью в том, что мир неопровержимо материален, он решился начать свое дело.

И надо сказать, даже в весьма робком наборе фактов и гипотез Павлов сумел разглядеть все, что ему было надо:

«...перед нами грандиозный факт развития природы от первоначального состояния в виде туманностей в бесконечном пространстве, до человеческого существа на нашей планете, в виде, грубо говоря, фаз: солнечные системы, планетная система, мертвая и живая части земной природы». [77]

Впрочем, не все обладают экспериментальным опытом Ивана Петровича, позволявшим в капле собачьей слюны видеть подтверждение естественных основ мироздания.

Примерно в то же время, т. е. в начале ХХ века появилась и первая возможность «пощупать» метафизическую идею.

Своей собственной «плоти», никакого осязаемого содержания у нее не обнаружилось. (Как собственно, и декларировали жрецы племени Сенуфо, а также Гегель — Паскаль — Хайдеггер.)

Она оказалась практически целиком сделана из незнания, непостижимости и изощренного романтизма. Т. е. из основных строительных материалов всей остальной культуры homo .

Но!

Все эти компоненты были на удивление крепким строительным материалом. Они были неуязвимы для любой логики и неподвластны эмпирике.

Мы помним, что попытки естественников загрызть метафизическую идею в честном бою лишь усеивали дискуссионное пространство обломками академических зубов.

Начало двадцатого столетия добавило таких обломков.

Почему это случилось?

Дело в том, что метафизическая идея быстро адаптировалась к новой реальности. Она научилась любые промахи и нестыковки науки трактовать в свою пользу. Это, без сомнения, было спекулятивным, но очень мощным приемом. Как видим, прием работает и по сей день.

Его механизм прост: любая помарка или недоработка естествознания тут же объявляется доказательством наличия некоего «сверхъестственного начала» мира, все, что еще не получило своего простого объяснения всегда трактуется в пользу метафизики. Тут годится и путаница с рисунками эмбрионов Геккеля, поддельность питлдаунского черепа, отсутствие «переходных форм», неразгаданность роли ферментов в образовании ДНК или некоторые квантовые неясности.

Неизбежность ошибок в деле накопления и очищения точных знаний — очевидное и естественное дело. Но метафизика научилась присасываться к ошибкам науки и трактовать каждую из них, как свою личную победу.

Согласно такой логике, любая заминка выступающего на арене атлета должна добавлять очков злобствующему калеке на двадцать пятом ряду трибун, который и в соревнованиях-то не участвует.

Ситуация, конечно, забавная. Но, строго говоря, все это характеризует не саму метафизику, а лишь метафизиков.

А их можно понять. Для спасения своей идеи они идут на все. Их наивная хитрость с перелицовкой оплошностей науки в доказательства бытия божьего, по-своему, даже очаровательна.

Правда, опять нет никакой уверенности, что на эти ухищрения их уполномочил непосредственно сам «демиург». Лицензию, подписанную божеством, дающую право говорить от его имени, нам никто еще из них не показал.

Мы помним, что в первой трети XIX века какой-то поэт провозгласил, что «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман», и этот принцип стал стержнем паранаучных дисциплин. «Возвышающий обман» принарядился в психологические и философические облачения, окутался эзотерическими флёрами, и возглавил глухую, упорную войну против физиологии.

Эта вечная битва красивого «обмана» с физиологией объясняется понятным стремлением человека отстоять свое достоинство, сохранить в неприкосновенности миф о уникальности homo в мироздании.

Сегодня, спустя годы, точки в вопросе происхождения жизни, в общем, расставлены. Тщательно, аккуратно и доказательно.

Но!

Именно из той эпохи, когда все и началось, в данную тему до сих пор протянуты щупальца метафизики. Они живы. Они весьма чувствительно иннервируют тему и сохраняют ее живой по настоящую минуту.

Мы закончили прошлую лекцию на том, что именно из той эпохи в тему происхождения жизни до сих пор протянуты щупальца метафизики.

Они весьма чувствительно иннервируют вопрос и сохраняют его актуальным по настоящую минуту.

Будем справедливы — только они и сохраняют.

Никакого иного движения в этой области не наблюдается уже несколько десятилетий. Лишь когда щупальца приходят в движение и принимаются душить очередной догмат естествознания, то тогда и наука вспоминает дни былой славы и хоть что-то попискивает в ответ.