Александр Невзоров - Искусство оскорблять

Он хорошо усвоил свой «нобелевский урок» и понял, как именно следует задавать объекту исследований нужные «вопросы», как вслушиваться в те «ответы», которые объект передает через «собачек» и как и когда надо сделать следующий ход.

При соблюдении всех этих условий верный ответ на самый сложный вопрос физиологии был практически неизбежен.

Существенную роль сыграло и умение Павлова воздерживаться от любых проявлений «артистизма в науке» и гениальничанья.

Конечно, и он порой ошибался. Но лишь когда давал себя увлечь или увлекался сам.

Это бывало, но редко.

В основном он был строг и сверхъественно внимателен, развивая в себе, по его выражению, «ясновидение действительности».

Он упрямо резал, зашивал, наблюдал, снова резал и ставил фистулы, отведя себе роль наблюдателя, всегда подчиненного авторитету эксперимента.

Ошеломляющее открытие (части) принципов пищеварения утвердило Павлова в уверенности, что «ключиком» системного эксперимента с такой же легкостью, как желудок, можно «открыть» и мозг.

Более того, завещанная Ламетри, Гольбахом, а так же и Клодом Бернаром мысль о том, что «великая тайна» мышления должна иметь простую физиологическую разгадку, начала получать подтверждение с самых первых, еще робких экспериментов.

Почему Павлов стал «Павловым»?

Что отличало его от десятков других блестящих физиологов? От Введенского, Вирхова, Фритча, Гитцига, Циона? От того же Геденгайна, в лаборатории которого Иван Петрович заслужил прозвище «русская канарейка» (за невероятный желтый цвет своего костюма)?

Полагаю, что Ивана Перовича уместно (метафорически) сравнить с летучей мышью desmodontidae .

Напомню, что десмодонтида, благодаря инфракрасным рецепторам отлично видит под толщей кожи крупные кровеносные сосуды и впивается в них безошибочно, с первого же укуса получая доступ к крови.

Примерно такое же свойство было и у Ивана Павлова. В любом живом организме он видел, прежде всего, экспериментальный материал. Его взгляд, благодаря этому строго физиологическому мышлению, легко проницал сквозь коросты мифов и предубеждений о жизни. Он знал, где и с какой силой надо «укусить», чтобы попасть точно в загадку физиологической функции организма.

Конечно, для такого «ясновидения» требуются огромные знания и экспериментаторские возможности.

Впрочем, одного этого мало.

Как мы уже говорили, надо неукоснительно соблюдать «субординацию».

Согласно ей, главная роль всегда принадлежит результату опыта.

У самого исследователя роль подчиненная. Его дело — слушаться эксперимента, подчиняться эксперименту и никогда не привносить в трактовку эксперимента ничего личного. Никаких «взглядов», никаких убеждений. Чем «послушнее» он будет, тем внушительнее будет и финальный результат.

Но даже и этого недостаточно.

Для исключительного успеха в физиологической науке требуется и исключительно «холодное око».

Что мы имеем в виду, вводя этот странный термин?

Прежде всего, мы говорим о полной, безграничной свободе от всего массива человеческой мифологии, культуры и веры.

Поясню.

Исследователь должен быть свободен от ощущения, что где-то за мысленным горизонтом знания скрывается «надмирный, сверхъестественный фактор».

Ведь если внефизический, сверхъественный фактор существует, то вычерчивание объективной картины работы ЦНС — пустая трата времени.

Почему?

Потому, что по самой своей природе этот «фактор» должен иметь возможность воздействовать на все в мироздании. В том числе на сознание и мышление человека.

Но в таком случае условные и безусловные рефлексы превращаются в побрякушки, которыми «кто-то» может начать жонглировать по своему капризу. Добавим, что этот «кто-то» неизвестен, а цели его неведомы.

Признание внефизической основы мира превращает работу мозга в простое биологическое обслуживание принципиально непостижимого процесса. А ученому остается жалкая роль путевого обходчика, обреченного следить за функционированием системы, у которой есть загадочный, всесильный хозяин.

Отметим еще раз, что убежденность в наличии такого «хозяина» является фундаментом всей культуры homo .

Как мы уже знаем, у «хозяина» множество имен, лиц и нарядов. Каждая религия наряжает и причесывает его по моде своей эпохи.

А вот метафизика оставляет его безымянным и совершенно голым.

Впрочем, эта нагота не предполагает наличия животика или пениса. Вселенская плоть «хозяина» сделана из созвездий, туманностей и арий.

В таком виде он не только выигрывает в изяществе, но и легче интегрируется в культуру любого века. Исчезает необходимость снабжать его пейсами Христа или перьями Кельцаткоатля.

Нравится нам это или нет, но определить, где заканчивается метафизика и начинается культура, категорически невозможно.

По сути, метафизика и культура — это две стороны одной монеты. Они неразделимы. Принимающий догматы культуры через них вольно или невольно принимает и загадочного «хозяина».

В обывательском представлении именно этот хозяин — подлинный автор симфоний и поэм. И только он делает одного Моцартом, а другого оставляет безвестным «клавишником».

Он автор (или по крайней мере, соавтор) всего того, что номинируется, как «гениальность».

Именно через это понятие человек подпитывается верой в наличие некой внефизической силы, управляющей миром. Наличие Баха или Байрона, их необыкновенная, с точки зрения homo «одаренность» становится доказательством «бога» более могущественным и убедительным, чем любые сочинения Августина или тексты евангелий.

Ведь если есть необъясняемые наукой явления, а к таким относится «гениальность», то возникают весьма и весьма обоснованные сомнения в точности научной картины мира.

Руками Наполеона или да Винчи бог вцепляется мертвой хваткой в одеяло мироздания и тянет его на себя.

Атеисты страшатся этой темы и обходят ее так же аккуратно, как «нейротеологи» теорию условных рефлексов.

Конечно, можно и дальше делать вид, что такой проблемы не существует или «забывать» о ней, чтобы она не мешала вычерчивать красивые материалистические теории.

Но в любой самой стройной теории любой Бетховен легко протыкает дыру своим «гениальным» пальцем.

Очень важно понимать, что культура и наука не просто некие разновекторные явления.

Нет.

Они обречены вечно враждовать, нанося друг другу увечья.

Культура утверждает величие, непостижимость и уникальность человека.

А наука доказывает его ничтожность, изучаемость и банальность. (Чаще всего это происходит невольно, но все же происходит.)

Конфликт здесь неизбежен, так как реалистическая картина не имеет ничего общего с лестным мифом, который крепко укоренен через культуру.