Александр Невзоров - Искусство оскорблять

Этот скромный, несовершенный, но очень корректный термин окончательно похоронил и «кота», и образ homo — «повелителя квантов».

Зафиксировав «схлопывание» этой милой гипотезы, мы возвращаемся в девятнадцатое столетие на поле первой грандиозной баталии меж естествознанием и метафизикой.

Парадоксально, но на метафизическую (креационистскую) идею прямо или косвенно «работали» практически все крупнейшие открытия XIX века.

И в первую очередь — теория Дарвина.

Как мы помним, первая реакция на нее была весьма болезненной.

Знаменитый обморок леди Брюстер и драма бывшего капитана «Бигля» Р. Фицроя стали символами того искреннего ужаса, который пришлось пережить просвещенной публике при первом знакомстве с теорией эволюции.

Утонченную викторианку Брюстер, упавшую в обморок на известных дебатах в Оксфорде, конечно же, вернули к жизни. Но душевная рана, причиненная ей мыслью о ее родстве с животными, убила в леди (по выражению светской хроники) «все человеческое». Сперва она из любопытства отдалась индусу-носильщику, а затем перестала ездить в оперу.

Фицрой, хотя и чувствовал личную вину за «Происхождение видов», но на такие крайности, как Брюстер, был не был способен. Он просто покончил с собой.

Так (вкратце) выглядела общественная реакция.

Жречество того времени — епископы Уилберфорс, Меннинг, Уайзмен, а также аббат Амар и ученые священники Гладстон и Бергон решили принять бой и отстаивать достоинство человека, униженного теорией эволюции.

Для борьбы со «скотской философией» (т. е. теорией Дарвина) была основана целая «Академия», собравшая под свои знамена самых титулованных теологов и профессоров Англии, Германии и Франции.

«Наступило время, когда церковь должна решительно вступить на борьбу с движением, угрожающим уничтожить остатки христианской веры в Англии».

«Эти бесчестные учения находят себе единственную поддержку в наиболее отвратительных страстях. Их отец — гордость, их мать — непристойность, их отпрыски — революции. Из ада они приходят и в ад возвращаются, захватив с собой всех тех, кто не стыдится быть их провозвестником».

еп. Уайзмен

Профессор Людгардт (универс. Лейпцига) вынес вердикт:

«Идея творения принадлежит религии и естествознанию здесь делать нечего».

Трудно сказать, кто травил Дарвина с большим азартом: жрецы или ученый мир.

Напомним, что против эволюционной идеи поднялись такие титаны науки, как Лайель, Вирхов, Агассис, Оуэн, Джемс, Бозиццио, Седжвик, Бэр. Шествие этих великанов, снисходительно топчущих дарвинизм, конечно же, сопровождалось и толпами научных гномов, требовавших «разоблачить проходимца, напялившего маску ученого». (Это они о Дарвине.)

Подключилась пресса.

Газеты и журналы резюмировали мнение академического мира о теории эволюции: «Крайне необоснованная гипотеза», полная «неверных предпосылок, поверхностных исследований и путанных рассуждений».

Сам Дарвин в большинстве публикаций представлялся как «поверхностный и необразованный человек, обиженный на мир из-за своей болезни».

А затем случилось то, что и должно было случиться.

Первый испуг прошел и стало очевидно, что сам по себе дарвинизм никакой опасности для религиозной веры и устоев общества не представляет. Да, он отчасти противоречит буквальному пониманию Пятикнижия, но буквальной трактовкой можно и пожертвовать, как это сделали когда-то отцы церкви, признав Generatio spontanea .

Сегодня мы видим итог: теория эволюция «захвачена неприятелем».

По ее скрижалям комфортно прогуливаются граждане в сутанах, фрейдисты, креационисты, оккультисты и т. д.

К ней благосклонен католический Ватикан, в специальной энциклике Папы Пия XII «Humani generis» признавший ее возможную правоту.

(В 1996 году позиция католиков была вновь подтверждена Папой Иоанном-Павлом).

Эволюцию снисходительно треплют по щечкам православные фундаменталисты, шаманы, раввины и экстрасенсы.

И для религий, и для метафизики в дарвинизме уже нет никакой проблемы.

Он проглочен, переварен и включен ими в их «обмен веществ».

Это случилось потому, что дарвиновская теория, вырванная из контекста «пяти теорий», абсолютно беззащитна и беспомощна.

Будучи всего лишь малым фрагментом грандиозной картины, «оставшись одна», теория легко может быть вмонтирована в любую, в том числе и метафизическую конструкцию.

Но это еще не все.

У теории эволюции есть и еще одно слабое место, делающее ее безвредной для «бога».

Как безусловная научная данность, она (мягко говоря) не льстит homo .

Homo в ответ мстит ей за «покушение на прекрасный миф о своей исключительности» безразличием и глобальным недоверием к Дарвинизму. Это автоматически означает отказ приема теории эволюции в круг т. н. «вечных культурных ценностей» человечества.

В результате Дарвинизм становится персональной игрушкой нескольких сотен биологов. Учитывая безответность этих «заплаканных очкариков», теорию у них периодически отбирают «поиграть» все, кому не лень.

В 2002 году Scientific American разродился блестящей и предельно честной статьей об эволюционизме — «15 ответов на вздор креационистов»:

«Когда Чарльз Дарвин 143 года назад предложил теорию эволюции на основе естественного отбора, ученые той эпохи восприняли ее в штыки. Однако многочисленные палеонтологические свидетельства, достижения генетики, зоологии, молекулярной биологии и других наук в итоге подтвердили бесспорность эволюции. Эту битву эволюция выиграла везде, кроме общественного сознания».

Самое удивительное, что она, приобретя всемирную славу, осталась совершенно неизвестной, отчасти повторив судьбу Теории Относительности. О факте ее существования, вроде бы знают все, но, что именно. Сбылись надежды епископа Уорчестерского, который, когда-то покрывался холодным потом на прениях меж Гексли и Уилберфорсом:

«Будем надеяться, что это неправда. Но даже если это и правда, будем надеяться, что она не станет широко известной».

Бессилие дарвинизма, вырванного из контекста «пяти теорий» стало полностью очевидно только сейчас, но заметно было еще в эпоху первой великой битвы метафизики, культов и науки.

Да, Дарвин разворачивал четкую логику развития видов, но он не указывал «начальной точки» жизни. Ни первопричины развития, ни его кажущейся внезапности он объяснить не мог.

Своей силой и научной безупречностью его теория только усугубляла драматизм ситуации.

Доказательно и подробно живописуя многообразие и невероятную приспособительную силу организмов, их стремление существовать, теория растерянно умолкала в ответ на вопрос о причине полного отсутствии жизни в архее и о ее стремительном появлении в кембрии.