Александр Невзоров - Искусство оскорблять

Сам Дарвин обескураженно писал:

«Трудность подыскать какое-нибудь подходящее объяснение отсутствию мощных скоплений слоев, богатых ископаемыми, ниже кембрийской системы все-таки весьма велика… Этот факт нужно признать пока необъяснимым и на него можно справедливо указывать, как на сильное возражение против защищаемых здесь взглядов».

Происшедшее (примерно) 500 млн. лет назад внезапное насыщение животными и растениями мертвого, до той поры, мира, действительно слишком уж походило на подчиненную чьей-то воле «смену декораций». На действие разумного замысла .

Б. Брайсон ехидно, но справедливо подметил, что книга Дарвина, озаглавленная «Происхождение видов», совершенно не в состоянии объяснить именно происхождение видов, т. е. того, как и откуда они произошли. [65]

Конечно, уже известное в конце XIX и начале XX в. изобилие ископаемых кембрия производило завораживающее впечатление.

Особенно сильным оно было в контрасте с зоологической и ботанической «пустотой» докембрийских отложений.

Тогда-то и родилось популярное выражение «кембрийский взрыв».

Отметим, что осколки и ударную волну этого «взрыва» целиком принял на себя именно рационализм.

«Взрыв», сметая и увеча его, вновь открывал дорогу самым изощренным мистическим и метафизическим фантазиям о «начале мира».

Лишь в семидесятые годы XX века уже пришедшая в себя от шока повеселевшая наука будет иронизировать устами Ван дер Влерка:

«Кембрийское изобилие останков свидетельствует не о взрыве жизни, а о моде на раковины и кутикулы».

Само выражение «взрыв жизни» будет оценено как недоразумение, и с академических высот М. Руттен провозгласит:

«Взрыв жизни в начале кембрия — это всего лишь взрыв ископаемых. Просто именно в этот период некоторые группы животных приобрели способность выделять твердые раковины, которые сохраняются в ископаемом виде гораздо лучше, чем мягкие ткани животных». [66]

Но это произойдет, как мы уже отметили, значительно позже.

Очень не случайно весь боевой авангард материалистов, почти все его фундаментальные силы примыкали к лагерю «самозарожденцев», даже когда тот был окончательно раздавлен доводами Пастера и Шванна.

Наилучший пример — Э. Геккель. В своей «Естественной истории миротворения», в части I (Общее учение о развитии) он пишет:

«Отрицать спонтанное зарождение — это значит признать чудо, божественное творение жизни. Или жизнь зарождается самопроизвольно на основании тех или иных закономерностей, или она создана сверхъестественными силами».

Любопытным образчиком материалистического отчаяния является и позиция Г. Бестиана, который

«...до самой своей смерти, последовавшей в 1915 году, упорствовал в своей вере в самопроизвольное зарождение». [67]

Кроме теории эволюции, на метафизическую идею «работали» и первые гистологические разработки.

Открытие свойств живой клетки сделанные Молем, Шлейденом, Пуркинье и Шванном разъяснили биологическую сложность этой микроскопической основы жизни. Стала очевидна абсолютная невозможность ее случайного появления среди раскаленных камней архея. Эта очевиднейшая вещь опять-таки неумолимо выводила к фактору «сверхестественного вмешательства».

Метафизика торжествовала и праздновала победу.

Впрочем, опаленные и простреленные знамена рационализма все еще развевались.

Естественники не сдавали своих безнадежных позиций, ожидая «подкреплений», уповая на возможность научного познания «главной тайны мира». Их, как мог, утешал Клод Бернар, говоря:

«Но на самом деле тайна рождения [жизни] не более темна, чем все другие тайны жизни, но и не менее».

Выглядели материалистические позиции весьма печально.

Вспомним их.

В самом начале XX века головы читающих дам кружила «космозоальная» версия (позже ее переимуют в «панспермию»).

Согласно ей, микрозародыши жизни были принесены на планету метеоритами из космоса. Публика эту гипотезу приняла очень благосклонно.

Возможная инопланетность общего происхождения жизни подслащала горечь «обезьяньего фактора».

Впрочем, космозоа (панспермия), несмотря на ее поддержку Гельмгольцем, Томсоном и Вернадским, была, в принципе, недоказуемой и не проверяемой, т. е. находилась вне академической науки. Она была очень хороша лишь как турник для интеллектуальной гимнастики.

Позже панспермийцы получат подарок в виде трех метеоритов.

Первым и самым мелким станет «Мерчисонский», взорвавшийся в 1969 году над австралийской деревушкой. Этот метеорит, как выяснилось, содержал в своем веществе 18 аминокислот, а также следы парафинов, фенолов, спиртов и углеводов. Из восемнадцати аминокислот «Мерчисона» как минимум пять были идентичны тем, что содержатся в белках.

Второй метеорит был значительно крупнее и мощнее «Мерчисона». Он был специально пристрелян по противникам гипотезы панспермии и всегда оставлял после своих попаданий многокилометровые дымящиеся воронки. Как вы, вероятно, уже поняли, речь идет об открывателе пространственной структуры ДНК, сэре Френсисе Крике. Тот вдруг проникся идеями панспермии и произвел несколько образцовых погромов в классической эволюционной биологии.

Третьим метеоритом стал астрофизик Фред Хойл, обладавший не меньшим, чем Крик, разрушительным потенциалом.

Впрочем, эти три явления (как мы уже отметили) произойдут позже.

Если мы продолжим осмотр прорванной и смятой линии фронта естественников, то увидим, что Гаад (1878), Квинке (1888) и Траубе (1866) пытались лабораторным способом воспроизвести простейшие организмы и протоплазму. Аллен (1899) и Пфлюгер (1875) (один за другим) делали попытки «лобового» синтеза белка на основе сверхактивных цианистых соединений.

В другом «окопе» героичный Вильгельм Оствальд, а также Шарф, Шульце, Раубер, Пржибрам и Леман искали ключ от тайны жизнезарождения в уподоблении кристаллов и организмов.

Все эти попытки не были успешными. Растерянность материалистов усугублялась:

«Но, может быть, то, что невозможно в лаборатории, совершается все же в природе? Может быть, где-нибудь на земле безжизненный материал все-таки превращается в живые существа?» [68]

Отметим, что настоящее хладнокровие в естественническом лагере сохранял лишь Томас Генри Гексли.

Пожалуй, он единственный не «кланялся» телеологическим и креационистским «пулям», не паниковал, а «насвистывая гулял по гребню окопа», вдохновляя своим мужеством рационалистов.

Гексли замечательно трезво оценил кембрийские организмы, которые практически весь ученый мир считал «первыми» на земле:

«Принимая во внимание организацию этих моллюсков и ракообразных и их очень сложное строение, мне кажется, требуется немалая доля воображения, чтобы увидеть в них первые создания живого мира… Я думаю, нет никакой возможности допустить справедливость предположения, что эти формы именно и представляют зачатки органической жизни…»