Александр Невзоров - Искусство оскорблять

В трудах по истории науки этот момент деликатно характеризуется, как «кризис естествознания». Но это было больше, чем «кризис». Это был крах.

О науку публично вытирали ноги толпы «субъективных идеалистов», гегельянцев, астрологов, метафизиков, спиритов, виталистов и просто религиозных фанатиков.

Бессчетные Достоевские — Авенариусы — В. Соловьевы — Вейсманы — де Фризы — Коржинские мстили естествознанию за годы унижения религиозной веры и разбитые мифы.

Ситуация была крайне неприятная. Она усугублялась еще и тем, что практически все открытия науки теперь были обращены против нее самой.

Поясним.

Точный возраст планеты, конечно, был еще не известен.

Но!

В XVII веке ученик Ньютона Эдмунд Галлей определил его в 10 000 лет. Чуть позже Жорж Луи Леклерк де Бюффон обозначил его 74 тысячами 832 годами с того самого момента, когда оторвавшийся от Солнца протуберанец образовал планетное тело Земли.

Лорд Кельвин в 1862 году обозначил древность нашей планеты сорока миллионами лет.

Сэр Артур Холмс в 1911 году назвал цифру 1,64 миллиарда лет.

Ceretum , вскоре стало ясно, что Земля является еще более архаичным образованием, чем это представлялось Кельвину и даже Холмсу. (Открытия свойств изотопов свинца, сделанные в 1913 году Ф. Содди, позволили внести еще чуть-чуть ясности в ее возраст.)

Предъявление все более и более возрастающих цифр провоцировало забавную панику естественников. (Они тогда еще не понимали, что именно огромность временного пространства, простершегося от момента образования планетарного тела до палеозоя и станет основной подсказкой для разгадки тайны жизнезарождения.)

К началу XX века, сегодняшняя (относительно точная) цифра земного возраста (4,75 млрд лет) разумеется, еще не прозвучала.

Но уже обозначилась картина катархейского (гадейского) эона и раннего архея.

Без сомнения, — это был строго минеральный, безкислородный, высокотемпературный мир, полностью беззащитный перед обжигавшим его коротковолновым солнечным излучением.

Как казалось, на ранней земле не было места ни для каких форм жизни.

Последний «гвоздь в крышку гроба» естественнической идеи забила геология того времени.

Отметим, что она всегда была мощным и верным союзником научного свободомыслия. Посему именно ее свидетельство было воспринято наиболее драматично.

Геология честно исполнила свой долг, стратифицировав [61]слои земной коры и заключив, что

«...к архейской группе относятся массы гнейса, слюдяного сланца, филлитов и т. д., и те кристаллические сланцы, которые вместе с мрамором и кварцитом лежат на больших протяжениях под древнейшими породами кембрийской системы; до сих пор в них не было найдено остатков животных или растений». [62]

Академический свод [63]фиксирует пораженческие настроения натуралистов того времени:

«Несомненно, что и все дальнейшие попытки найти в глубине гнейсовосланцевой земной брони какие либо остатки родственных нам “углеводородных” организмов осуждены на бесплодие».

Эдиакарские (позднеархейские) организмы обнаружены еще не были, но даже их открытие могло бы лишь немного (на 100 млн лет) передвинуть вглубь времени ту демаркационную линию, что в сознании ученых XIX века разделяла «мертвую» и «живую» эпохи истории Земли.

Ситуацию, возможно, могло бы отчасти поменять знание о подлинном возрасте биологической жизни, о том, что первые экзоглифы, т. е. биогенные отложения, молекулярные ископаемые и археи содержатся в пластах осадочных пород, сформировавшихся в сидейрийский период протерозоя, т. е. 2,5 миллиарда лет назад, а первые цианобактерии — в породах палеоархейской эры, образовавшихся 3,5 миллиарда лет назад.

Впрочем, для того, чтобы в зеленокаменных пластах Барбертона (юж. Африка) и Стрелли-Пул (западная Австралия) обнаружить следы цианобактерий, требовалось прежде всего точное знание того, что их надо там искать.

А это знание могло основываться только на мощной и доказуемой теории, объясняющей неизбежность плавного и естественного перехода материи из минерально-химического в органическое состояние.

Требовалось понимание того, что жизнь есть непрерывный химический процесс, а разделение его на «мертвый» и «живой» периоды — это не более чем недоразумение, навязанное науке и сослепу ею проглоченное.

Такой теории в начале века, разумеется, еще не существовало.

Но!

Тот, кому предстояло начать ее формулировать, уже примерял фуражку гимназиста. Впрочем, в 1900 году будущему академику Опарину было лишь шесть лет и его больше занимало уженье карасей, чем кризис мирового естествознания.

Второму творцу теории абиогенеза, Джону Бёрдону Сандерсону Холдейну, на тот момент исполнилось восемь. Величие оксфордских стен, в которых он родился и вырос, конечно, уже повлияло на него.

Он ассистировал своему знаменитому отцу физиологу Джону Скотту Холдейну, очень увлеченно мыл пробирки и даже рассматривал альвеолы in vitro , но до теории абиогенеза руки его еще «не дошли».

Будующий Нобелевский лауреат Гарольд Клейтон Юри, которому предстояло экспериментально доказать верность части теории в 1900 году отметил семилетие, уже имея репутацию двоечника и хулигана. Почти все его время было занято выслушиванием нотаций и изобретением способов спасения от очередной порки.

Систематизатор абиогенетической теории, победоносный академик Джон Десмонд Бернал был только-только зачат, и соответственно, ужасно занят прохождением этапов эмбриогенеза.

Рубеж столетий, по всей видимости, он встретил еще без глазок, при хвостике и жаберных щелях. Его жизненное и научное пространство было строго ограничено стенками матки, так что и он никак не мог повлиять на драматические события в ученом мире.

А вот профессор Мартин Герард Руттен, которому предстояло дать теории фундаментальные геологические доказательства, в 1900 году даже и зачат еще не был.

Впрочем, как минимум полтора десятка лет должно было пройти и до рождения Ф. Крика, Дж. Уотсона, А. Корнберга, М. Эйгена, М. Уилкинса, М. Кальвина, М. Перуца, де Дюва — тех нобелевских лауреатов, чьи работы позволят окончательно отбросить старые определения «жизни».

Именно благодаря им стало возможно принципиально расширить это понятие, и признать, что любое межатомное взаимодействие уже является «жизнью», вне зависимости от того, что является его результатом — простые химические реакции или сложные организмы.

Alias , по тем или иным причинам вся эта великолепная компания никак не могла принять участия в сражениях меж знанием и метафизикой.

Тем временем, преимущество оставалось за мистиками.

Они превосходили естественников численностью и сплоченностью. На их стороне было общественное невежество, церковь, философия, психология, литература, искусство и… большая часть наук.