Александр Яковлев - Сумерки

Знаковый характер приобрел наш разговор с Михаилом Сергеевичем на ферме министра сельского хозяйства Вела- на. Некоторые политики и обозреватели считают его началом Перестройки. Мы прибыли к хозяину вовремя, а министр опаздывал из-за непогоды. Мы с Горбачевым пошли в поле. Кругом никого, только его охрана на опушке леса. Сначала обычная беседа, но вдруг нас прорвало, начался разговор без оглядок.

Почему? Трудно сказать. Он говорил о наболевшем в Союзе, употребляя такие дефиниции, как отсталость страны, зашоренность в подходах к решению серьезных вопросов как в политике, так и в экономике, догматизм, необходимость кардинальных перемен. Я тоже как с цепи сорвался. Откровенно рассказал, насколько примитивной и стыдной выглядит политика СССР отсюда, с другой стороны планеты. Да и нервы мои были на пределе из-за десятилетнего пребывания за рубежом. Все последующие разговоры, когда мы колесили по стране, посещая фермеров, научные учреждения, встречаясь с простыми канадцами, священниками и нефтяниками, учителями и врачами, прошли на высоком уровне взаимного доверия. Мы тоже наговорились всласть. Во всех этих разговорах как бы складывались будущие контуры преобразований в СССР.

Я проработал в Канаде десять лет. Мне не раз приходилось огорчаться за многое, что творилось у нас во внешней политике. Ни тактики, ни стратегии — одна идеология противостояния. Я помню панические телеграммы из Москвы в связи с падением нашего спутника на канадскую территорию. Первые объяснения тоже начались с вранья. Крайне неловко было разъяснять причины ввода наших войск в Афганистан. Почти каждый год приходилось объясняться по поводу тех, кого изгоняли из СССР за инакомыслие, за «антисоветскую пропаганду». А распространение материалов из Москвы о Сахарове, Григоренко, Солженицыне, Щаранском, Барышникове, Ростроповиче и других инакомыслящих было невообразимым лицемерием, обнаженным демагогическим шутовством.

Будучи в Канаде, я внимательно наблюдал за сотворением очередного фарса в моей стране, к участию в котором меня приглашал еще помощник генсека Цуканов. Снова загрохотали дырявые барабаны в честь «величия Брежнева». Быстро нашлись и люди, готовые торговать огрызками собственной совести. Они всегда находятся. И сегодня, в годы Путина, многие высокие чиновники, выплывшие на поверхность власти, изо всех сил стараются вернуться к практике идолопоклонства. Практика подлая, но эффективная. Из Брежнева, умевшего только расписываться, сделали выдающегося писателя, ему дали Ленинскую премию в области литературы. Книги изучались в системе партийной учебы. Его мудрость возносилась до небес. В Казахстане создали ораторию по книжке, кажется, «Малая земля». В Малом театре Москвы шла пьеса по брежневской автобиографии. Пьесу сочинил Сафронов — редактор журнала «Огонек». Заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Тяжельников отыскал в довоенной заводской газетке заметку о молодом Брежневе и под громкие аплодисменты зачитал ее на съезде партии. Первый секретарь Краснодарского крайкома Медунов говорил о том, что народная любовь к Брежневу «неисчерпаема», что он «с гениальной ясностью раскрыл» и т. д. Лавина бреда катилась по стране. Как будто все посходили с ума.

Из ЦК нам, в посольство, тоже пришло указание проработать книгу Брежнева в системе партийной учебы. Было сказано, что семинары на эту тему должен проводить лично посол. Я не стал этого делать, за что и поплатился. В «аналитической» записке из МИДа расхваливались многие посольства, особенно в США, Англии, Франции, за блестящую организацию работы по изучению «эпохальных теоретических произведений Брежнева». Сообщалось о том, какое глубокое впечатление эта книга произвела на коллективы посольств, как она помогает в конкретной работе и теоретическом осмыслении современности. Короче говоря, несусветная околесица. А в конце было сказано: единственное посольство, где до сих пор не проведены занятия на эту тему, это посольство в Канаде. И добавка — там послом работает Яковлев. В общем, тявканье догоняло меня и в Канаде.

Итак, повторяю, десять лет моей жизни отдано Канаде. Это большой срок, а за рубежом он кажется еще длиннее. Но я имел одну бесценную привилегию в этом достаточно спокойном положении — время думать. И действительно, когда всяческая суета, нервотрепка, искусственные раздражители не являются каждодневными, думается хорошо. Да и начальство далеко, за океаном. Внимательно изучал канадскую жизнь — очень простую, прагматичную, пронизанную здравым смыслом. Постоянно терзался вопросом. Почему же мы не хотим сбросить с себя оковы догм? Ответ видел только в одном: иррационализм как источник слабоумных властей превысил шкалу, когда само выживание оказывается под вопросом. Часы российской истории как бы остановились. Инструкции из Москвы о необходимости наступательной политики и пропаганды звучали просто смешно. Эти «указив- ки», как мы их называли, были пустыми по содержанию, глупыми, но весьма требовательными. Например, в мае 1977 года я получил строгие указания «в связи с шумихой на Западе по вопросам о правах человека». Москва требовала убедить общественность страны пребывания, что поднятая шумиха — всего лишь «фальшивая вывеска», скрывающая грубейшие нарушения прав человека на Западе. Разъяснять всерьез подобное было невозможно. Надо было стать не только лгунишкой, но и дураком. Мы обычно передавали эти указания в компартию Канады, а в Москву докладывали, что «развернута широкая пропагандистская…» и т. д.

Нищие учили богатых, как им жить еще лучше. …

Конечно, Реформация не дала ответов на многие вопросы, предельно остро вставшие перед страной. Возможно, не смогла, а возможно, и не успела. И все же Реформация ввела страну в человечество. Только этим она заслужила право войти в золотую книгу Истории.

Автор

Судьбоносные реформы, такие, как гласность, реальная свобода слова и творчества, альтернативные выборы на всех уровнях, прекращение политических репрессий, религиозные свободы, прекращение «холодной войны» и войны в Афганистане, изъятие из Конституции 6-й статьи о руководящей роли КПСС и многое другое, преподносились нами, реформаторами, как меры по укреплению существующего строя. На самом же деле они вели к постепенному формированию демократических устоев и к свободе личности. Процесс этот чрезвычайно сложен, противоречив, он далеко не завершен и сегодня.

Автор

С обытия, связанные с Перестройкой, после прихода к власти Михаила Горбачева по своим объективным последствиям по праву относятся к демократическим революциям. Почему? Да потому, что страна пошла на слом тоталитарного режима. Революция не была одномоментной — и в этом ее уникальность. Двигалась медленно, неуверенно, с ошибками, в жесткой борьбе с прочно окопавшимися интересами правящей номенклатуры, которая и сегодня распевает свои любимые песни о «крепкой руке». Эту борьбу пришлось вести, постоянно присягая принципам социализма. Другого пути, на мой взгляд, не было.