Александр Яковлев - Сумерки

Уж коль речь зашла о Черненко, я расскажу о своих отношениях с ним. Когда Черненко стал генсеком, он начал приглашать меня на свои встречи с высокими зарубежными визитерами — как по государственной, так и по партийной линии. Заходить к нему время от времени советовал мне и Горбачев. Я рассказываю обо всем этом, чтобы подчеркнуть: Черненко, повторяю, как человек был незлобивым, компанейским, открытым. Как политик — полуграмотен, постоянно нуждался в опеке, ибо мало знал и еще меньше понимал.

Стандартный тип бумаготворца, случайно вытащенного наверх Брежневым как человека, даже на предательство не способного. О творчестве и говорить нечего.

Я помню тот день (еще до Канады), когда по отделу молниеносно разнесся слух, что «Костя» уходит к Брежневу заведовать канцелярией в Верховном Совете СССР, где Брежнев стал председателем. Так и началось его восхождение в высшую власть. Комично для страны, трагично для него.

Так вот, новая встреча со старым домом на Старой площади ошарашила меня. Прошло 10 лет, но жизнь как бы застыла. Кругом мертво. Ни писка, ни визга, ни птичьего пения, ни львиного рычания. Ни новых идей, ни новых людей. Стоячее болото, покрытое ряской. То же самое раздражало, как мне кажется, и Горбачева. Мы не скрывали друг от друга наши впечатления и мысли, открыто говорили все, что приходило на ум, даже самое сакраментальное.

Итак, совещание в декабре 1984 года, о котором я уже упомянул. Горбачев поручил отделу пропаганды ЦК подготовить проект доклада, заранее понимая, что из этого ничего путного не получится. Параллельно с той же целью он создал группу из четырех человек: Биккенин, Болдин, Медведев, Яковлев. Такова первая группа наиболее близких помощников Горбачева.

Михаил Сергеевич сказал нам, что хорошо понимает сложность своего положения. Доклад не должен быть обычной идеологической болтовней. Но надо избежать и прямого вызова Черненко. Нельзя не учитывать и замшелые настроения основной массы идеологических работников. Задача была почти непосильная. Горбачеву хотелось сказать что-то новенькое, но что и как, он и сам не знал. Мы тоже не знали. Будучи и сами еще слепыми, мы пытались выменять у глухих зеркало на балалайку.

Правда, надо заметить, что уже при подготовке предыдущих речей для Горбачева мы начали уходить от терминологической шелухи, надеясь преодолеть тупое наукообразие сталинского «вклада» в марксистскую теорию. Но делали это через «чистого» Ленина, выискивая у него соответствующие цитаты. И в этом докладе содержались попытки реанимировать некоторые путаные положения нэповских рассуждений Ленина и связанные с ними проблемы социалистического строительства, то есть мы старались осовременить некоторые ленинские высказывания в целях идеологического обоснования назревшей модернизации страны. Нашу работу облегчало то, что у Ленина можно найти противоположные высказывания по любому поводу.

Но все равно из этого ничего не получалось, да и не могло получиться. В том числе и потому, что политическая жизнь партии оказалась настолько задогматизированной, что даже некоторые фразы из Маркса и Ленина попадали под подозрение доморощенных фундаменталистов. Впрочем, марксистско-ленинская теория уже мало кого интересовала всерьез. Может быть, только верхушка аппарата, да небольшая группа людей в научных и учебных заведениях, зарабатывающая на марксизме-ленинизме хлеб для своих детишек, вынуждена была писать банальные статьи, соответственно готовиться к лекциям и семинарам. Мы же, хитроумничая и пытаясь отыскать черного кота в темной комнате, надеялись, что политические активисты поймут наши намеки, оценят их и задумаются. Мы оказались наивными, продолжая верить в эффективность эзопова языка.

Как я уже сказал, поначалу проект доклада был подготовлен в Агитпропе. Возглавлял его тогда Борис Стукалин. Мы были с ним в дружеских отношениях, вместе побывали в Чехословакии в 1968 году, на Всемирной выставке в Монреале. Предложенный отделом и завизированный секретарем ЦК Зимяниным текст доклада был стандартным, состоял из дежурных положений относительно гениальности марксистско-ленинского учения, мудрости политики партии, необходимости бескомпромиссной борьбы с ревизионистскими происками, посягающими на чистоту марксизма-ленинизма. На вопрос, что означает «чистота вечно развивающегося», никто ответить не мог.

Любопытный человек, Михаил Зимянин. Партизан. Комсомольский, а затем партийный секретарь в Белоруссии, посол во Вьетнаме, заместитель министра иностранных дел, главный редактор «Правды». Как раз в это время у меня сложились с ним достаточно открытые отношения. На Секретариатах ЦК он выступал довольно самостоятельно, не раз защищал печать, иногда спорил даже с Сусловым. Поддержал мою статью в «Литературке», позвонил мне и сказал о ней добрые слова. Я отправился в Канаду с этим образом Михаила Васильевича. В один из отпусков решил зайти к нему. В первые же минуты он соорудил изгородь. Я попытался что-то сказать, о чем-то спросить — стена из междометий. Я встал, попрощался, но тут он вдруг пошел провожать меня, вышел в коридор и, глядя на меня растерянными глазами, буркнул: «Ты извини, стены тоже имеют уши». Собеседник мой боялся, что я начну обсуждать что-нибудь политически непотребное, как бывало прежде.

Когда вернулся в Москву, он еще был секретарем ЦК. Однажды пригласил меня по делам института. Думаю, это было где-то в 1984 году. Во время разговора раздался звонок Андропова, Генерального секретаря. Зимянин сделал мне знак молчать. Все его ответы Андропову сводились к одному слову: «Есть». Я видел его перепуганное лицо. После разговора он облегченно вздохнул и сказал мне: «Ты никому не говори, что присутствовал при разговоре». Я ощутил дыхание момента истории, связанное с очередным политическим «завинчиванием гаек» под общим лозунгом «наведения порядка». Любимый лозунг деятелей спецслужб, когда они дорываются до власти. Определение удобное, в него можно вложить все — от уборки мусора до концлагеря.

Когда Стукалин приехал к нам на дачу в Серебряный бор с проектом доклада, я стал задавать всякого рода «неприличные» вопросы, пытаясь понять, что же в действительности стоит за набором всякого рода глупостей, от которых я уже отвык? В ответ Борис сказал мне:

— Ты, Александр Николаевич, долго жил за границей, естественно, пока еще не успел заметить, как далеко мы продвинулись вперед.

Говорил он доброжелательно, с улыбкой. Я думал, шутит. Впрочем, может быть, и шутил.

Политическую пошлость текста хорошо понимал и Михаил Сергеевич. Он долго кипел. Говорил, что пропагандисты хотят дурачком его представить. Текст текстом, но положение его было действительно двусмысленным, требующим осторожности. Все тогда понимали, что Черненко проживет недолго, что в самое ближайшее время предстоят серьезные изменения в руководстве страной. Придворные игры были в разгаре. Высшие чиновники суетились как тараканы на горячей сковороде. Каждый, и не только на самом верху, примерялся к своему воображаемому будущему, искал союзников и стремился утопить возможных соперников. Иными словами, многие готовились к бегу по карьерной лестнице, а потому тщательно проверяли прочность лестничных перил, которая как раз и состояла в демонстрации верности утвержденным свыше догматам.