Александр Яковлев - Сумерки

В тот вечер я работал допоздна. Где-то около 23 часов ко мне зашел мой помощник Кузнецов, а он хорошо знал Патиашвили, и сказал, что последний только что вышел от Лигачева. Тут я встревожился и позвонил Горбачеву на дачу. Он воспринял информацию гораздо серьезнее, чем я, тут же связался с Шеварднадзе и попросил его передать митингующим личное послание Горбачева. Уже ближе к утру Михаил Сергеевич позвонил мне и с облегчением сообщил, что в Тбилиси все пришло в норму.

Живет в памяти и другой эпизод. В феврале 1989 года я проводил в Грузии отпуск и был свободен как птица. Поехал в город Телави. И вдруг телефонный звонок Патиашвили. Он сказал, что на главной площади города собирается толпа, уже начались антиправительственные выступления, что он обдумывает вопрос о возможности применения крайних мер. Я посоветовал Джумберу, который, как я понял, склонен по характеру к панике, пойти на площадь и поговорить с людьми. Позвонил в Тбилиси своему помощнику Валерию Кузнецову, а также гостившему в Грузии Евгению Примакову, рассказал им о разговоре с Патиашвили и попросил съездить на площадь и посмотреть, что там делается на самом деле. Минут через сорок они сообщили, что ничего не происходит. Воскресенье, ходят родители с детьми. Около памятника о чем-то спорят с десяток человек. Вот и все. Я позвонил Патиашвили, но его не оказалось на месте. Однако буквально через минуту министр внутренних дел с некоторой иронией сообщил мне, что произошло «информационное недоразумение», на площади все в порядке.

Мои сомнения относительно грузинской комиссии обострил Михаил Полторанин. Он подошел ко мне и сказал: «Мой дружеский совет: не лезь в это дело. Там много темного, концы с концами не сходятся». Вот с этими смутными настроениями я вечером позвонил Горбачеву на дачу. Сказал ему, что предпочел бы возглавить Комиссию по совет- ско-германскому договору, поскольку я по специальности историк. Михаил Сергеевич долго колебался, но все же сказал: «Подумаем».

По предложению эстонца Липпмаа разгорелись горячие прения. Было ясно, что у значительной части депутатов нет ни малейшего желания обсуждать проблему Прибалтики. Основной упор оппоненты делали на то, что оригинал секретных протоколов отсутствует. Пришлось выступить и Горбачеву, который заявил, что они с Шеварднадзе пытались найти подлинники протоколов, но их нигде не оказалось. Оба, как потом выяснилось, лукавили. Хотя причины лукавства с точки зрения здравого смысла отыскать невозможно. Для меня это остается загадкой до сих пор.

В конце своего второго выступления Липпмаа предложил включить в состав комиссии меня в качестве председателя, что было встречено аплодисментами. Началась работа — нудная и тяжелая. Собрали сотни и сотни документов — прямых и косвенных. К работе подключили советские посольства в ФРГ, Англии, Франции, США. Проштудировали десятки книг, особенно на немецком языке. Все эти документы и материалы рассылались членам комиссии. Заседания проходили очень бурно. Рабочим координатором комиссии был Валентин Фалин — человек высокой эрудиции. Своей рассудительностью он помогал создавать рабочую обстановку. Активную роль играли Г. Арбатов, Ю. Афанасьев, В. Коротич, Алексий II,

Ч. Айтматов, Л. Арутюнян, А. Казанник, И. Друцэ, В. Шинка- рук. Вполне понятно, что представители Прибалтийских республик занимали остро радикальную позицию, но скорее по формулировкам документа, а не по существу.

Однажды я дал почитать Горбачеву проект моего доклада. Ему все это не понравилось. Но в процессе разговора возникла идея о предварительном интервью газете «Правда» с тем, чтобы подготовить общественное мнение по этому далеко не простому вопросу. Были подготовлены как вопросы, так и ответы. Горбачев отдыхал на юге. Через два-три дня мне позвонил Черняев и сказал, что интервью одобрено, можно печатать. Представители Прибалтики критически отнеслись к некоторым положениям интервью, считая, что они не полностью отражают суть проблемы, поскольку недостаточно радикальны.

В сущности, со многими замечаниями и требованиями прибалтов можно было согласиться, но я-то знал, что решения обвинительного характера в адрес СССР съезд все равно не примет. Споры были горячими. В интересах дела я вынужден был заявить на комиссии, что выйду на трибуну и скажу, что выражаю мнение только части комиссии. Попрошу создать новую комиссию без моего участия. Сказал также, что члены комиссии могут выступить со своими вариантами доклада и решения. Тут я поддержки не нашел, решили, что выступать надо мне и от имени всей комиссии.

Последний вариант своего доклада я никому не показывал — ни Горбачеву, ни членам Политбюро, ни членам комиссии. За день до выступления ко мне подошел Анатолий Ковалев — первый заместитель министра иностранных дел СССР. Большая умница и высокой порядочности человек. Он сказал, что нашел акт передачи текста секретных протоколов из одного подразделения МИД в другое. Я обрадовался и хотел сразу же вставить его в мой доклад. Но, поразмыслив, решил оставить этот «последний патрон» про запас.

Наступило 23 декабря 1989 года, предпоследний день работы Второго съезда народных депутатов СССР (12–24 декабря). С волнением пошел на трибуну. Во время подготовки доклада я упорно нащупывал его стилистику, тональность, меру компромиссных слов и положений. В конечном итоге принял решение представить строгий научно-исторический доклад. Разделил его на две части: сначала сделал упор на том, что сам договор был правомерным и отвечал интересам страны (что понравилось одной части аудитории), а затем уже говорил об аморальности «секретных протоколов», их правовой несостоятельности. Мне было понятно, что именно последняя часть и вызовет споры. Выступление продолжалось около сорока пяти минут. Закончилось аплодисментами.

Мне задали несколько вопросов. Они не были трудными. Зал только начал переваривать сказанное. После перерыва должны были начаться прения. Но перед ними председательствующий Лукьянов предпринял попытку не открывать их, что было тактически правильно. Он зачитал две записки.

«Учитывая глубокий, всесторонний и взвешенный характер доклада товарища Яковлева, а также неуместность попыток выхода за рамки поручения Первого съезда, считаем возможным прения не открывать, а ограничиться принятием постановления. Депутаты Владиславлев и Бурлацкий». «Предлагаю прения по докладу товарища Яковлева не открывать. Принять предложенный комиссией проект постановления. Депутат Кириллов».

От себя Лукьянов добавил: «Кроме того, несколько депутатов в перерыве сказали мне: посмотрите на проект, он подписан всеми членами комиссии, завизирован, за исключением одной маленькой оговорки. Поэтому депутаты предлагают не открывать прения. Но я должен с вами посоветоваться. Кто-нибудь настаивает на открытии прений?» С места крикнули: «Нет!»