Александр Яковлев - Сумерки

Первая: «ничего особенного не произошло…» Простите, как это? Первый за 60 с лишним лет съезд, на котором шла реальная, напряженная политическая борьба. Подобного съезда не было никогда на памяти советских людей. Одно это — уже особенность глубокого смысла. В тоталитарном режиме появилась глубокая трещина. Огромно его международное значение. Развалилась партийно-государственная организация, замышлявшая затащить через насильственные революции все человечество в лоно мирового коммунизма, то есть в царство насилия и одномыслия.

Другая: «съезд завершился, не дав ответа…» Оценка весьма распространенная и «справа», и «слева» (с разной, естественно, расшифровкой, на что же не ответил съезд). И во многом верная, но все же не до конца честная, означающая, на мой взгляд, только одно: интеллектуальное иждивенчество. Взыскующий ответа да предложит его! Да и по рогоже золотом не шьют.

Было два духовных полюса съезда. Один — дремучий, непробиваемый догматизм, немало представителей которого не владели даже партийным «волапюком», явно не понимали смысла многих произносимых на съезде формул, но, тем не менее (а возможно, именно поэтому), непоколебимо уверенных в своей, и только в своей правоте. Общеизвестно, что особенно громко гремят пустые бочки.

Другой полюс — нигилизм, преисполненный голым отрицанием всего и вся. От подобного радикализма за версту несло разбойным большевизмом и авантюризмом. Очень уж бросалось в глаза практически полное отсутствие действительно методологически корректного анализа. Да что там, очевиден был острейший дефицит даже элементарного анализа, который нередко подменялся или бурными, даже буйными эмоциями, или нудными самоотчетами, территориальными или ведомственными жалобами. Заметно было и неприятие на съезде искренности, мысли, интеллекта. Один из многих парадоксов съезда: при голосованиях наибольшее количество «черных шаров» собирали наиболее известные и по-своему яркие люди. Конечно, легче голосовать за неизвестных. Вот так, «демократически» избираются дураки и демагоги, палачи и диктаторы. Мы до сих пор способны совершить подобное из-за нашей стадной неразборчивости. Потому и развивающаяся в стране демократия вполне может породить урода, то есть авторитаризм.

Под давлением общественности была изменена редакция б-й статьи Конституции СССР. Монополии партии на абсолютную власть в стране был положен конец. Отныне КПСС могла действовать только в рамках Конституции и законодательства, наравне с другими партиями. И пусть соизмеримых соперников не оказалось, важен сам принцип. В юридическом и политическом отношениях КПСС совершила акт «отречения от престола».

В историко-концептуальном плане мартовско-апрельский выбор одержал победу. К сожалению, далеко не полную, поскольку организационно не породил силы, способной продолжить Реформацию на новом этапе и в новых условиях. В то же время верхушка номенклатуры точно определила свою тактическую линию, она объявила открытую войну преобразованиям, борьбу, не исключающую разжигания гражданской войны. Это в программных мечтах. А в жизни, если посмотреть на проблему стратегически, большевистская партия на XXVIII съезде умерла, хотя идеология большевизма еще жива, удобно устроившись в чиновничье-бюрократическом болоте государственного управления, который запузырился сегодня реставраторскими тенденциями.

Сегодня-то можно смеяться над нашей наивностью, судить и рядить, поучать нас задним числом и поражаться нашей неумелости. Но, скажите на милость, где те пробирки или теплицы, в которых выращивают «подлинных реформаторов», все знающих и все умеющих, безошибочно прорицатель- ных, и в то же время в какой еще стране мира практически произошел ненасильственный поворот от тысячелетнего самодержавия к свободе? Да и нас, реформаторов, система готовила к верной службе советскому социализму, а вовсе не к его ниспровержению. Вот почему новые дороги мы пытались вначале проложить по вязкому болоту социалистических иллюзий, которые принимали за твердый грунт.

Автор

Много различных сказок сложено о том, как Михаил Горбачев избирался на пост Генерального секретаря. Называют имена претендентов, которые якобы фигурировали на Политбюро, например Виктора Гришина, Григория Романова и других. Я расскажу только то, что знаю, как один из участников этого незаурядного момента истории.

Начну с того, что на заседании Политбюро, определявшего нового лидера, не было никакой разноголосицы, хотя ближайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека — Виктора Гришина. Однако жизнь потекла по другому руслу. Кандидатуру Горбачева на Политбюро, а потом и на Пленуме 11 марта предложил Андрей Громыко. На заседании ПБ его тут же поддержал Гришин — он понял, что вопрос предрешен. Выступили все члены и кандидаты в члены Политбюро — и все за Горбачева.

Позднее в своих воспоминаниях Егор Лигачев выразил удивление, что первым предложение о Горбачеве внес Громыко. Он, Лигачев, этого не ожидал. Для меня тут ничего неожиданного не было. Почему? Дело в том, что в те смутные дни ко мне в ИМЭМО, где я был директором, приехал Евгений Примаков и, сославшись на просьбу Анатолия Громыко — сына старшего Громыко, спросил, нельзя ли провести зондажные, ни к чему пока не обязывающие переговоры между Громыко и Горбачевым. «Роль посредника, как просит Андрей Андреевич, падает на тебя», — сказал Евгений Максимович. Видимо, потому, что у меня были хорошие отношения с обоими фигурантами.

Я, разумеется, никак не мог отреагировать на эту идею без разговора с Горбачевым. Поехал на Старую площадь, где размещался ЦК КПСС. Горбачев после некоторых раздумий попросил продолжить переговоры, по крайней мере, не уклоняться от них, попытаться внести в них конкретное содержание, то есть выяснить, что за этим стоит конкретно.

Вернувшись в институт, тут же позвонил Анатолию Громыко. Он немедленно приехал ко мне. Сказал ему, что Горбачев отнесся к размышлениям на этот счет с вниманием. Но хотелось бы уточнить (здесь я говорил как бы от себя), что реально скрывается за этим моментом истории.

— Ни вам, Анатолий Андреевич, ни мне не хотелось бы оказаться закулисными придурками.

— Александр Николаевич, — сказал младший Громыко, — чтобы не наводить тень на плетень, я изложу то, что сам думаю по этому поводу. Если это покажется неприемлемым, то будем считать, что я говорил только от своего имени. Мой отец уверен, что возглавить партию в сложившихся условиях может только Горбачев. Он, Громыко, готов поддержать эту идею и сыграть инициативную роль на предстоящем заседании Политбюро. В то же время отцу надоело работать в МИДе, он хотел бы сменить обстановку. Речь идет о Верховном Совете СССР.