Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

Тихонько показав на одного из мужчин в солидном костюме, я шепотом спросила Леву:

– Он кто?

– Бывший муж Ольги, – ответил вполголоса Лева.

– А этот кто?

– Бывший муж Ольги, – сказал Лева.

Выяснилось, что примерно из семи-восьми гостей трое, а может, и четверо были бывшими мужьями Ольги. А молодой рыжий паренек – ее тогдашним мужем…

Ну и, соответственно, общий разговор был на тему «связался черт с младенцем»… Добавлю к этому, что все собравшиеся у Ольги, кроме меня, были ее хорошие и давние друзья.

С точки зрения моей будущей взрослой жизни, протекавшей в те годы, когда Сталин запретил разводы и жених с невестой стали ездить в ЗАГС в черных лимузинах с куклами и воздушными шариками на капоте, Ольга Зив с ее мужьями – предел безнравственности. В той будущей жизни студентки вроде меня в предвкушении фаты, а иногда и церковного венчания, наверняка осудили бы Ольгу и предсказали бы ей, что рыжий паренек бросит ее и уйдет к молодой девушке…

Но все оказалось не так. По слухам, Ольга и рыжий паренек (я так и не узнала его имени) прожили несколько лет душа в душу. А потом, в годы войны, Рыжего забрали на фронт. И он погиб. А Ольга, оплакивая его, застряла в эвакуации. И, как говорили, написала отличную книгу о заводах в глубоком тылу. Но Ольге не послали вызова в Москву, и ее книгу не печатали.

На свое несчастье, Ольга Зив была еврейкой. В пору моих студенческих лет это не имело никакого значения. А в послевоенную пору стало несмываемым пятном. Товарищ Сталин, победив Гитлера, решил, видимо, вывезти из нацистской Германии не только заводы Цейса и инженеров, делавших под руководством Вернера фон Брауна баллистическую ракету Фау-2 (самого Вернера фон Брауна вывезли американцы), но и разработки нацистских лжеученых идей о вредоносности евреев. По воле Сталина народ СССР заразился от гитлеровцев антисемитизмом.

Помог Ольге вернуться в Москву – она в то время, по слухам, тяжело болела – один из самых известных сталинских холуев-журналистов Юрий Жуков.

Насколько я знаю, Ольга Зив так и не стала устраивать свою личную жизнь по-новому. Жила одна и скорбела о рыжем пареньке…

Однако Ольга была не единственной моей знакомой с такой женской судьбой. Я и в дальнейшем встречала немало женщин, которые очень странно строили свою личную жизнь.

Сослуживица по Радиокомитету, к примеру, разошлась с мужем только потому, что он оказался домоседом, а она, наоборот, любила ходить в театры и вообще проводить вечера вне дома. В результате сослуживица оказалась одна с довольно нелюдимым сыном. И притом в весьма стесненных материальных обстоятельствах.

Моя двоюродная тетка захотела иметь ребенка от человека, связь с которым была случайной. Она совершенно сознательно стала матерью-одиночкой.

Обе эти женщины – и моя сослуживица, и моя тетка – были всего лет на десять-пятнадцать старше меня и ненамного моложе героинь первых лет революции.

Самой интересной стала моя встреча с одной, пусть не самой знаменитой, дамой из плеяды тех героинь революции, или революционных валькирий, как их теперь именуют.

Произошла эта встреча в конце 1960-х в Доме творчества Переделкино. Старушка – моя соседка по столу – была одной из сестер Виноградских. Из той же плеяды, что и знаменитая Александра Коллонтай, Лариса Рейснер, Мария Федоровна Андреева и «ближайший друг» семьи Лениных Инесса Арманд, а говоря по-простому, многолетняя любовница Ильича.

Сестры Виноградские в годы Большого террора, как мне рассказывали, были репрессированы. Гнили в ГУЛАГе. Освободил их Хрущев. Тем не менее Хрущева и хрущевскую оттепель соседка, видимо, не жаловала. По ее мнению, ни сам «Кукурузник», ни его некоторые оттепельные послабления не соответствовали духу марксизма-ленинизма…

Но меня тогда не волновали политические взгляды Виноградской. Их я заранее знала. Знала, что могучая пенитенциарная система СССР, сиречь Лубянка и ГУЛАГ, не излечивают старых большевиков от их твердокаменности.

Живо интересовал меня не образ мыслей, а образ жизни этой вполне сохранившейся старой женщины, отнюдь не жалкой бабульки, в каких иногда превращаются наши вполне достойные дамы.

Вот что я не без труда узнала от Виноградской, просидев с ней месяц за одним столом в Переделкине и в первое время регулярно встречаясь по три раза на день – за завтраком, обедом и ужином.

Виноградская жила где-то в престижном районе Москвы – не то на Остоженке, не то на Пречистенке. Жила с сыном, невесткой и внуком-школьником. Сына не жаловала. Внуком особо не интересовалась. Невестку откровенно не любила.

Критическое отношение к детям, а тем паче к внукам, меня не сильно удивляло. Даже моя интеллигентная мама, не говоря уже о ее сверстницах, считала, что на собственных чад надо смотреть объективно. Не следует слишком умиляться их способностям или внешности. И это при том, что дети и внуки этих мам воспитывались в таком неласковом, суровом, в таком свирепом обществе…

Не удивила меня и неприязнь Виноградской к невестке. Я знала только трех сверхгениальных женщин: Лилю Лунгину, ее приятельницу Дину Каминскую – видного адвоката и Тамару Авен, которые не позволяли себе сказать ни одного дурного слова о своих невестках.

Потряс меня домашний уклад Виноградской. С семьей сына она жила так, как живут с соседями, чужими людьми. Моему вопросу, не собираются ли сын с внуком навестить ее в Переделкине, очень удивилась: зачем?

Дома Виноградская не готовила. Никогда! К часу дня шла обедать в Дом ученых, куда у нее как у старой большевички был постоянный пропуск. Где-то около семи вечера, когда цены в Доме ученых были еще не ресторанные, там же ужинала. И очень сокрушалась, что в Доме ученых не было завтраков, а буфет открывался довольно поздно.

– Ну хоть кофе вы себе можете приготовить? – приставала я к Виноградской. – А овсянку? Или яичницу? А манную кашу?

– Я домашним хозяйством не занимаюсь. Мне на кухне делать нечего, – отвечала Виноградская.

– А если вам нездоровится? А если вы, не дай бог, простудитесь?

– Если я болею, я ложусь в больницу, – отчеканила Виноградская.

И еще я вспоминаю, что особо она презирала свою невестку за то, что та любила вязать для мужа и для сына шарфы и свитера.

Зачем вязать дома, надо покупать вязаные вещи в магазине.

– Но ведь в магазинах, – возмущалась я, – ничего подобного нет…

Словом, мы с моей соседкой решительно не понимали друг друга.

Виноградская явно приободрилась, когда к нам за столик посадили одного из самых отвратительных сталинских литературных критиков – Кирпотина. Правда, Кирпотина в то время уже никто не боялся.

Несколько раз, обращаясь к Виноградской наполовину серьезно, наполовину шутливо, он вопрошал: «И зачем только мы брали Зимний?»