Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

Ну а что дальше?

Черные дни миновали. Расплата за лондонские долги кончилась. И в середине 1970-х Сережина карьера все в том же ТАССе опять пошла в гору. Работник он был незаменимый. Словом, его повысили, и он получил и впрямь отличную по тем временам четырехкомнатную квартиру в новом тассовском доме. А еще раньше Ивановым дали, правда, за деньги, скромную двушку в тассовском кооперативе, где поселился их сын Володя с молодой женой. Кроме того, Сережа стал обладателем некоторых благ, которые имела только номенклатура. Семью Ивановых прикрепили к кремлевской больнице, что было для инвалида Сережи очень даже важно. Получили Сережа с Мухой также возможность отдыхать в кремлевских санаториях, что было для них не менее важно. И наконец, тассовская легковушка отвозила Сережу на работу, а с работы домой, в его просторную, хорошо спланированную квартиру на улице генерала Глаголева.

В довершение всего на горизонте замаячил двухэтажный коттедж на лоне природы, но с московскими удобствами. Напомню, в ту пору дачи у простых москвичей были без водопровода и канализации. В лучшем случае только с газом.

Я знала некоторых снобов из интеллигентов, которые тоже имели подобные привилегии, но относились к ним с подчеркнутым пренебрежением. Усмехаясь, говорили, мол, отдыхать в кремлевских здравницах, особенно не в сезон – а в сезон простых смертных туда не пускали на пушечный выстрел, – врагу не пожелаешь. Публика там забивает козла. Не с кем словом перемолвиться. Да и кремлевские больницы не для белых людей. Полы паркетные, врачи анкетные. И зачем нам казенная машина, ведь такси – на каждом шагу.

Поверьте мне, снобы лицемерили. При той неудобной, отчаянно трудной, отчаянно некомфортной жизни, на которую нас всех обрекла советская власть, хорошая комната в кремлевской здравнице, плюс тамошние чистые скатерти в столовой, плюс вкусная еда из хороших продуктов дорогого стоили. А «анкетные» врачи в кремлевской больнице хотя бы прописывали своим больным лекарства, которые в обычные аптеки не поступали. Опять же добраться на городском транспорте на работу было в тысячу раз труднее, чем ездить на казенной машине. Ведь об автомобильных пробках в ту пору не знали. Что касается такси, то если ты жил в отдаленном районе, к примеру на улице генерала Глаголева, это было весьма накладно.

Но при чем здесь снобы? Я веду речь о семье Ивановых, а Ивановы умели ценить самые малые подарки судьбы. Ивановым бы жить и радоваться. Но тут мы вынуждены вернуться к началу этого очерка – к середине 1980-х годов.

Повторю еще раз: то были годы безвременья. годы, когда жизнь в СССР казалась совершенно беспросветной. Время остановилось. Ужасной войне в Афганистане не предвиделось конца. Экономика впала в кому. Интеллигентная молодежь разбредалась кто куда: часть ударилась в религию, часть стала спиваться и наркоманить, часть захотела в чужие края.

Пусть постаревшим Сереже с Мухой еще можно было как-то осмысленно существовать, верить в то, что, как говорила Муха: «Счастье внутри нас». Но что было делать молодым Ивановым?

Сын Володя, закончивший престижный факультет МГУ и великолепно знавший английский язык, поступил на работу… лифтером в писательские дома на Аэропортовской. Он, как тогда говорили, был «в подаче»: подал документы в ОВИР на ПМЖ в Израиль. На самом деле Володю звала в Англию его приятельница-ирландка, дочь ирландского коммуниста, которой после долгих перипетий разрешили вернуться на родину.

Дочь Ивановых, Лена, родив четверых детей, тоже задумала эмигрировать вместе с мужем и с его родителями.

Ну хорошо, допустим, ивановские дети уедут. Наш сын покинул нас уже в 1977 году. И мы были уверены, что никогда больше не увидим ни его, ни внука.

Однако ничего в нашей жизни на первых порах не изменилось. Во всяком случае внешне. Но муж все-таки не работал, как Сережа, непосредственно на идеологическом фронте. Его институт был академическим институтом. И муж имел академические звания, был доктором наук, профессором. А я и вовсе не числилась в штате, зато была членом Союза писателей, который давал массу благ.

Конечно, и нам грозили репрессии. Но у нас, как тогда казалось, было больше шансов продержаться, чем у Ивановых. У них обрушилась бы вся жизнь. Как говорил известный в XX веке венгерский коммунист и наш академик Варга, путая русский с немецким, у Ивановых бы «zerfallen die ganze постройка», «рухнула бы вся постройка» («постройка» в смысле жизнь). Сережу бы выгнали из ТАССа или понизили в должности, и он запил бы окончательно. Муха, если бы и осталась работать в издательстве, была бы вынуждена искать грошовые приработки, что она ненавидела.

И еще, наша семья Меламидов была на спаде: в 1968 году окончательно запретили нашу совместную, нашу главную крамольную книгу о Гитлере «Преступник номер 1», где мы первые в России внятно сказали о близости двух тоталитарных режимов – коммунистического в СССР и национал-социалистского в Германии. И в личном плане все у нас пошло наперекосяк.

Однако вернемся к Ивановым. Ивановы, как уже говорилось, были, в отличие от нас, в пору отъездных дел своих детей на подъеме. На пике была Сережина карьера. И жили они тогда чрезвычайно дружно. А падать с высоты всегда особенно больно.

К тому же умная Муха не в пример многим тогдашним интеллектуалам понимала, что в любой капстране жизнь не сахар. И что те знания и опыт, которые наши дети приобрели у себя на родине, не помогут им, увы, в эмиграции.

Положим, и я это прекрасно понимала. Но, пережив обыск в квартире сына – опального художника – и наслушавшись рассказов о том, как гэбэшники расправляются с инакомыслящими, я стала дрожать за его жизнь. И втайне мечтать, чтобы он оказался где-нибудь за тридевять земель от Москвы. Что касается мужа, то он твердо верил в талант сына и считал, что известность, которая у сына к тому времени уже появилась, обеспечит ему на Западе и славу, и почет, и безбедную жизнь.

К счастью и для меня с мужем, и для сына, ни у кого из нас просто не оставалось времени на долгие сетования: Алику очень быстро разрешили отъезд. То было в 1970-х.

Совсем иначе сложилась судьба Ивановых в 1980-х. У Володи дела с ОВИРом длились годами. Да и Лена, насколько я помню, долго висела между небом и землей. И все это время было мучительно трудным для Мухи с Сережей. К моральным страданиям присоединились и непосильные физические нагрузки. Бедная Мухочка стала прямо-таки пудами таскать продукты из центра, где была ее работа, к себе домой на улицу генерала Глаголева, где Сережа ради экономии готовил по вечерам из этих продуктов домашние обеды для Лены и ее семьи. А потом Муха носила Сережины обеды Лене на другой конец города. Ведь и муж Лены, и его родители должны были уйти с работы.