Владимир Чертков - Финляндский разгром

Одно из первых последствий манифеста касается занятий настоящего сейма. В половине апреля сейму было сообщено, что император одобрил предложение военного министра, заключающееся в том, что военный законопроект, находящийся на рассмотрении сейма, должен быть признан "имеющим общегосударственное значение" и, согласно этому, должен быть кодифицирован в порядке, указанном в манифесте 15-го фев-

— 20 —

раля 1899 г., т. е. что финляндский сейм может лишь высказать свое мнение о нем.

Остается лишь положиться на благоразумие и добрую волю царя, от которого зависит согласиться с мнением финляндского сейма или с советами его русских министров. Даже в настоящее время доверие к царю настолько сильно, что у финляндцев еще не исчезла надежда на то, что царь выберет первый из этих выходов; по общему мнению, если бы царю было известно действительное положение дел, он бы восстановил конституционные права Финляндии.

И. Н. Рейтер.

Недавняя попытка царя лишить финляндцев их освященных временем прав, которые он, подобно своим предшественникам, торжественно клялся, при восшествии на престол, хранить и защищать, вызвала бурю негодования у всех друзей свободы в Англии и болезненно смутила тех наивных энтузиастов, которые, увлекшись царским манифестом о разоружении, ублажали себя мыслью, будто в лице самодержца всея России они, наконец, обрели долгожданного миротворца вселенной. История финского coup d'Иtat уже передана ежедневной прессой. Я — ни руссофоб, ни финноман. Тем не менее нельзя одобрить стремления России искоренить, во имя будто бы цивилизации, систему более высокой политической культуры, до которой она сама еще не доросла, — как она это старается теперь сделать в Великом Княжестве Финляндском — этом скудно одаренном, но энергическом рассаднике Западных идей и Западной культуры, который вполне заслуженно пользуется репутацией самой интеллигентной и прогрессивной части обширной Империи, в состав которой он входит.

В течение более двух столетий (с 1587 г.) финляндцы пользовались политической свободой. За все долгое время своего дружественного союза со шведами они регулярно посылали своих

— 21 —

представителей в Шведский Риксдаг, или Имперский Парламент; после же занятия Финляндии русскими войсками в 1808 г. царь Алекандр I оставил за финляндцами их старую конституцию. Еще до того, как был заключен со шведами мир, императорским указом от 1-го февраля 1809 г. созван был в Борго на утро 22-го марта Сейм, или Национальный Парламент, "согласно конституции страны", и 27-го марта в Борго явился сам царь и тут же подписал Гарантию прав, обращенную ко всем жителям Финляндии.

На следующий день (28-го марта) была формально открыта первая сессия первого финского Сейма. Весь ход делопроизводства в Сейме был точно скопирован со Шведского Риксдага, и все четыре сословия (дворянство, духовенство, горожане и крестьяне) принесли должную присягу на подданство Александру I-му, как своему законному Великому Князю. Затем был выслушан и утвержден всеми сословиями вышеупомянутый Акт, и таким образом политическое соединение Финляндии с Россией получило окончательную санкцию сейма. Два года спустя (в 1811 г.) великому княжеству были возвращены принадлежавшия ему некогда юго-восточные части старой Финляндии, уступленные России Швецией в 1721 г. и вторично в 1743 г., и входившия до 1811 г. в состав других русских губерний, и они с тех пор стали пользоваться всеми конституционными привилегиями прочего Великого Княжества. Этот акт возвращения, или воссоединения, был сам по себе красноречивым косвенным признанием за финляндцами права обладать Финляндией и управлять ею по-своему.

Без сомнения, многим мыслящим русским этот опыт прививки нежного отпрыска чужеземного либерализма к грубому стволу древнего самодержавия казался рискованным. Даже многим из нас самих может казаться на первый взгляд, что абсолютизм и конституционное правительство в одной и той же стране взаимно исключают друг друга. Но нужно помнить, что парламентарная система Финляндии далеко не то, что представляют из себя парламентарные системы Западной Европы. Она основана, в сущности, на конституционном компромиссе, придуманном в 1789 г. Густавом III шведским, который сделал тогда попытку сочетать строго монархический образ правления с подчиненным, но тем не менее свобод-

— 22 —

ным и независимым (в известных, точно определенных пределах) парламентом. Равнодействующая сил повсюду заметно склонялась в сторону монарха. Он был источником почестей и правосудия, главнокомандующим войсками, единственным посредником в сношениях с иностранными державами и главой исполнительной власти в государстве. Сейм мог собираться только тогда, когда он созывался Великим Князем, и последний мог распустить его, когда считал это нужным. Занятия сейма ограничивались большею частью обсуждением предложений, которые Великий Князь считал нужным подвергнуть его обсуждению, и в его ведение не входил ни разбор общегосударственных мероприятий, ни так называемого экономического и административного законодательства. Но, с другой стороны, без предварительного согласия сословий не мог быть издан ни один новый закон, ни отменен старый, и основные статуты не могли подвергаться, без их разрешения, изменениям или поправкам. Кроме того, сейму принадлежало право участия в выработке всех законодательных мероприятий, в собственном смысле этого слова, включая сюда все вопросы, относящиеся к основным законам, привилегиям сословий, гражданскому и уголовному, морскому и церковному праву. Сейм также имел голос в законодательстве по вопросам о денежном обращении, по делам национального банка, по организации армии и флота и т. п., хотя, как уже сказано было выше, инициатива во всем этом оставалась за Великим Князем. Кроме того, хотя регулирование таможенных пошлин считалось исключительным правом Короны, сословия удержали за собой право облагать себя налогами. Из этого уже можно видеть, что финская конституция была вещь довольно таки невинная. Даже самый ярый самодержец не подвергался никакому риску, поднося такой подарок одной части своих подданных. При достаточной честности со стороны правителя и лояльности со стороны подданных, едва ли можно было опасаться столкновений между государем и народом, или какого бы то ни было риска для монархии от такой урезанной и разжиженной парламентской системы.

И русские самодержцы, действительно, не имели до сих пор никакого основания жалеть о своем интересном политическом эксперименте. Девяностолетнее трудное испытание прак-