Дейв Каллен - Колумбайн [litres]

Дилан любил взрывы, но при этом очень ценил тишину и спокойствие. Он обожал ездить с отцом на рыбалку. Покой, который мальчик ощущал около воды, он красиво описал в сочинении «Просто день». Вечером перед поездкой он ложился спать раньше обычного, что во все остальные дни, как правило, заканчивалось спорами и недовольством, но перед поездкой на рыбалку он не возражал. Дилан просыпался до рассвета и чувствовал аромат свежесваренного кофе. Обычно он не пил кофе, но запах ему очень нравился. «Мой брат к тому времени уже был на ногах, – писал Дилан, – и, чтобы произвести впечатление на отца, вливал в себя кофе, к которому на самом деле еще не очень привык. Я часто вспоминаю о том, что брат всегда пытается произвести впечатление на окружающих, включая меня, и думаю о том, какая это бесполезная потеря времени».

Дилан спускался в гараж, собирал снасти и помогал грузить вещи в кузов отцовского пикапа 1973 года выпуска. Потом они отправлялись в горы. «В горах всегда спокойно. Безмятежность поселилась на высоких пиках и вершинах многочисленных сосен. Тогда казалось, что эти горы не сдвинутся с места, даже если все в мире изменится», – писал Дилан. Они приезжали к затерянному в лесах озеру, на берегах которого почти всегда никого не было. Лишь только иногда здесь встречались «несколько отвратительных козлов из пригорода, которые нарушали идиллическое спокойствие».

Дилан обожал воду. Он любил стоять на берегу и смотреть на ее гладь, наблюдать, как рябь на поверхности от подводного течения создает и стирает странные, неожиданные узоры. Какая радость для глаз! Если он наблюдал на воде интересный узор, то именно туда забрасывал удилище, в надежде, что рыбу, как и его самого, привлекут эти рисунки.

Но потом идиллия заканчивалась, и они снова возвращались в чудовищное общество, в котором никто не понимает радостей природы. «Впрочем, я ни о чем не сожалею, – так заканчивал Дилан сочинение. – Природа делится тайной спокойствия лишь с теми, кто достаточно внимательно вглядывается, чтобы ее заметить. Всем остальным, кто недостаточно внимателен, природа не очень нравится».

В приходе Марксхаузена насчитывалось несколько тысяч прихожан. Дети многих из них учились в «Колумбайн». Марксхаузен большую часть дня теракта провел в «Леавуде», успокаивая родителей и разговаривая с учениками. Среди его прихожан не было жертв.

В ночь после теракта он провел в церкви Св. Филипа службу. Он причащал людей. Он вообще любил осуществлять обряд причастия, который его умиротворял и успокаивал. Он тихо, словно мантру, произносил: Тело Христово… Аминь… Тело Христово… Аминь … В этих словах был свой внутренний ритм. Священник говорил мягким, но властным баритоном, прихожане отзывались тихими, почти неслышными голосами. В симфонию его фраз вплетались сопрано и теноры слушателей, и ритм никогда не менялся.

– Тело Христово… – продолжал священник.

– Клиболд, – услышал он в ответ.

Что? Его удивила эта фамилия. Впрочем, человек, медленно идя к нему по проходу между рядами, мог настолько погрузиться в молитву, что голос священника вызывал у него неожиданную реакцию. Подобное уже случалось не раз.

Марксзаузен произнес еще раз:

– Тело Христово…

– Клиболд.

Тут священник вспомнил, что какое-то время назад общался с членами этой семьи. Он уже и забыл о том, что знал их лично.

Он поднял глаза и увидел женщину.

– Не забудьте о них в их час нужды.

Он причастил ее, и она отошла.

В тот вечер Марксхаузен проверил списки прихожан. Действительно, пять лет до этого Том и Сью Клиболд вместе с сыновьями Байроном и Диланом были там. Они недолго ходили в церковь, что, впрочем, не снимало со священника определенной ответственности за них. Даже если за эти годы они не нашли нового духовного пастыря, официально Марксхаузен нес за них моральную ответственность.

Он отыскал семью, которая общалась с Томом и Сью, и передал через нее, что готов их увидеть.

Они позвонили ему через несколько дней.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Том. Это было понятно и по его голосу, который заметно дрожал. – Надо похоронить Дилана. – Тому было очень стыдно просить о помощи священника, к которому он пять лет не обращался, но других вариантов не нашлось.

У Тома имелась одна просьба. Служба должна быть конфиденциальной.

Марксхаузен согласился. Сначала он поговорил с Томом, а потом с Сью и поинтересовался, как они себя чувствуют. «Они использовали слово «опустошенные», – рассказывал потом священник. – Более подробно я не стал их расспрашивать».

Том и Сью получили тело в четверг. Заупокойную службу служили в субботу. Всего, включая друзей и священников, присутствовало пятнадцать человек. Марксхаузен пригласил на службу свою жену, а также еще одного священника с супругой. Гроб стоял открытым. Лицо Дилана восстановили так, что не было видно раны. Вид у него был умиротворенный. Вокруг головы разложили мягкие игрушки.

Когда Марксхаузен прибыл в церковь, Том был в состоянии отрицания всего происходящего, а Сью, увидев священника, упала в его объятия и долго плакала. Ее хрупкое тело тряслось. Она плакала, наверное, полторы минуты, что, по словам священника, «достаточно долго».

Том не мог принять то, что его сын – убийца. «Это не мой сын, – так резюмировал реакцию отца Марксхаузен на следующий день. – Тот, о ком пишут в газетах, не является моим сыном».

Потом прибыли другие приглашенные, и состояние скованности стало еще более ощутимым. Марскхаузен чувствовал, что литургия явно не поможет родителям Дилана, и он должен дать им высказаться. «Вы не возражаете, если мы немного поговорим? – спросил священник. – А потом я проведу службу».

Он закрыл дверь и спросил, кто хочет начать.

«Там была одна пара, – вспоминал он. – Они буквально излили свои души. Их сын дружил с Диланом, когда они были маленькими. Они очень любили Дилана».

– Откуда у него появилось оружие? – спросил Том. – У них хранились только духовые ружья. Откуда пришло все это насилие? Откуда вся эта нацистская фигня?

– А откуда антисемитизм? – спросила Сью. Она же еврейка, Дилан наполовину еврей, как все это можно совместить?

– Они хорошие родители, – сказал друг семьи Клиболдов. – Дилан был хорошим парнем.

Поочередно одиннадцать человек говорили в течение сорока пяти минут. Они говорили о своем горе, непонимании и любви к застенчивому мальчику, у которого иногда случались нервные срывы.

Брат Дилана Байрон молчал и слушал. Он тихо сидел между Томом и Сью и высказался где-то уже ближе к концу.

– От лица моих родителей и от себя самого я хочу поблагодарить всех, кто сегодня пришел, – сказал он. – Я люблю брата.