Дейв Каллен - Колумбайн [litres]

Все это открытое поклонение нацистам постепенно начинало загонять Эрика в угол. Через четыре дня после сдачи работы «Нацистская культура» он написал в дневнике, что начинает себя выдавать. «Наверное, мне придется приклеить к лицу ту еще маску, чтобы еще какое-то время поводить вас за нос, – написал он. – Черт, черт, черт, будет ох как трудно продержаться до апреля».

Он попробовал сменить тактику: представить в другом свете то, что он уже рассказал другим о своих взглядах. Для этого он написал глубоко личное эссе для курса политологии, который вел мистер Тонелли, человек добрый и всегда готовый помочь другим. Эрик признался в том, что он осужденный судом преступник. Ему пришлось познать весь ужас заключения в камере в полицейском участке. Но теперь он стал абсолютно другим человеком. Он провел под арестом четыре часа, и это было для него кошмаром. Когда его отвели в тюремный туалет, с ним случился нервный срыв. «Я плакал, мне было плохо, и я чувствовал себя совершенно ужасно», – написал он.

Он все еще пытается вновь заслужить уважение родителей, утверждал он. Утрата их уважения стала для него самым большим ударом. Слава богу, что ни он, ни Дилан никогда не пили и не употребляли наркотики. В заключительных строчках эссе он сделал ход, типичный для психопата: «Считаю, вся эта ночь сама по себе была для меня достаточным наказанием», – уверял он, пояснив, что это заставило его столкнуться со множеством вещей, о которых он прежде и не подозревал. «Так что если подвести итог, – заключил он, – то думаю, это наказание все-таки пошло мне на пользу».

Добросердечный мистер Тонелли повелся на все уловки, которые Эрик использовал в сочинении. У него не было ни шанса против хитрого юного психопата. Подавляющее большинство учителей не знают даже, что означает этот термин. Прочитав эссе, Тонелли ответил Эрику по интернету: «Надо же, какую цену тебе пришлось заплатить, чтобы извлечь урок. Я согласен с тем, что та ночь явилась для тебя достаточным наказанием. И я все равно горжусь тобой и твоей реакцией на этот опыт… Ты действительно извлек урок, и он изменил твой образ мыслей… Я бы доверился тебе, не задумываясь. Спасибо, что дал возможность прочесть это, и спасибо за то, что ты находишься среди моих учеников».

Фузильер сравнил даты признаний, которые Эрик сделал в эссе и в личном дневнике. Разница между ними составляла всего два дня. Примечательно, что и там, и там Эрик обращался к одним и тем же темам, и поражает, как ловко он завуалировал истинные замыслы.

Через несколько месяцев после убийств, посетив брифинг, посвященный убийцам, Тонелли явился к Фузильеру.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал он. Фузильер сел напротив него. Тонелли мучило чувство вины. – Почему, читая эту работу, я ничего не заметил? – спросил он.

– Вы и не могли ничего заметить, – ответил Фузильер. – Эрик был очень убедителен. Он сказал вам именно то, что вы хотели услышать. Он не стал разыгрывать перед вами оскорбленную невинность. Он признался в том, что согрешил, и попросил прощения. Неспециалисты всегда верят ловким психопатам.

Эрик опять похвастался в дневнике, как он всех провел, а затем вдруг сделал разворот на сто восемьдесят градусов: «Черт возьми, из меня вышел бы шикарный морской пехотинец. Это дало бы мне повод быть хорошим». Для Эрика такие мысли необычны.

Как правило, он упивался ролью плохого парня, но сейчас, всего лишь на мгновение, он подумал о другом пути. «И тогда я никогда бы не садился пьяным за руль», – добавил он. «Будет стремно, когда мы по-настоящему устроим тарарам».

Читая этот пассаж, доктор Фузильер лишь слегка удивился. Даже у завзятых психопатов иногда бывают проблески сопереживания, эмпатии. Эрик был именно таким, но он все же не абсолютно сложившимся экземпляром. Он впервые так близко подошел к тому, чтобы ощутить сомнения, и это было логично.

Его план уже становился осуществимым. Наконец-то действительно появилась возможность убивать. Он чувствовал свою силу, и ему нужно было принять решение – так и оставить замысел в области фантазий или же воплотить его в жизнь?

Раздумья Эрика длились ровно столько времени, чтобы успеть написать две строки. Предложения сливались воедино, как будто он писал второпях, и второе из них рисовало картину массированной атаки. Отлично будет иметь огромный магазин для автоматической винтовки: «Подумать только, 100 выстрелов без перезарядки, черт, это круто».

Неподалеку от Лэрэми есть один дом. Лэрэми – это город в Вайоминге с пересеченным рельефом местности на краю Скалистых гор. Здесь Дейв и Линда Сандерс собирались поселиться, когда выйдут на пенсию. Большинству людей Лэрэми, этот тихий университетский городок, может показаться унылым, но в нем кипит энергия молодых, и он представляет собой интеллектуальную столицу штата. «Форд Эскорт» Дейва мог довезти туда его и Линду менее чем за три часа, поэтому они совершали путешествия в Лэрэми несколько раз в год.

До выхода на пенсию оставалось два года, может быть, три. Они ждали этого момента с нетерпением. Они называли это пенсией, но на самом деле, как это бывает с трудоголиками, это было просто окончанием одной карьеры и началом следующей. Дейв собирался преподавать в университете, а Линда присматривалась к приобретению антикварного магазина. Проработав в старшей школе «Колумбайн» двадцать пять лет, Дейв имел право на учительскую пенсию. Они ждали только, когда для него появится вакансия. Скорее всего, он будет работать в Университете Вайоминга, полагали они. Дейв много лет искал для него таланты, преподавал в университетском летнем подготовительном лагере и был большим другом главного тренера местной команды по баскетболу.

Они смотрели с шоссе на дом, где будут жить, когда выйдут на пенсию, всякий раз, когда проезжали мимо. Это было длинное одноэтажное здание с пологой крышей и обрамляющей его по всему периметру широкой террасой. Надо поставить там кресла-качалки и установить качели для внуков.

Линда Сандерс часто вспоминала о доме в Лэрэми после того, как Дейв погиб. Как же ее участь отличается от участи всех остальных жертв, думала она. Ведь все внимание было устремлено только на учеников и их родителей.

Раньше Кейти Айрленд хотела спасти сына. Теперь же ей хотелось каким-то образом добраться до тех двух подростков, которые сотворили с ним такое. Она заглядывала в глаза Патрика. Они безмятежно спокойны, точно такие же, какими были и ее глаза до всего этого ужаса.

Прежде именно Кейти была в семье источником умиротворения, но теперь для того, чтобы оставаться спокойной в присутствии Патрика, ей приходилось напрягать все силы.