Коллектив авторов - Россия в глобальной политике. Новые правила игры без правил (сборник)

По-видимому, крымская ситуация стала неожиданностью и для самого Владимира Путина. Возникшая на волне поляризации идея об отделении вскормлена идеологией антизападничества, противостояния с неофашистами и сохранения русского мира. Выбор оказался невелик: либо присоединение со всеми возможными тяжкими последствиями для отношений с Украиной и Западом, либо предательство собственной идеологии и, значит, скорое политическое забвение.

По всей видимости, в ближайшее время поляризация украинского общества продолжится. Будут обсуждаться идеи выхода из СНГ и вступления в НАТО, возврата ядерного статуса, закрепления за русскими прав диаспоры, а не коренного народа, героизации бандеровцев и т. п. Каждый такой шаг лишь затягивает кризис. У революции всегда есть поколение тех, кто ее начинает, и тех, кто ее заканчивает. Начинают – агенты мобилизации общесистемных требований, заканчивают – победные коалиции национального компромисса. Следует ждать появления политических сил и лидеров, способных предложить идеи национального примирения, указать точки в общественном мнении, вокруг которых удастся консолидировать социум.

В этом смысле крымский референдум приближает Украину к концу революции, защита территориальной целостности имеет шансы стать одной из таких общенациональных идей. Однако до тех пор, пока Украина не поймет, что гарантия ее целостности и развития – не в союзе с Западом против России, а в нейтральном статусе государства на перекрестке Европы и России, пока Украина будет создавать нацию, основываясь на этническом принципе, а не надэтнической общности (как в Швейцарии, Бельгии), будет считать себя мини-империей с колониальным Востоком и Крымом, любой компромисс в обществе будет лишь временным.

Главный риск, который породил крымский кризис, – усиление авторитарных тенденций в российской политической системе. Авторитаризм традиционно связывают с низким уровнем политического участия общества в жизни страны, приводящим к монополизации власти отдельной группой элиты. Иногда это связано с тем, что власть злонамеренно замораживает политическое участие: сокращение пространства свободы СМИ и судов, выхолащивание избирательного процесса и политической полемики в обществе, карательные меры против оппозиции.

Однако в российском случае не менее важной была сама неготовность общества к демократическому процессу, выражавшаяся в так называемой подданнической политической культуре, когда индивиды не имеют собственной позиции, а солидаризируются с мнением большинства. Иными словами, люди не формулируют запросов к политической системе, но активно интересуются результатами ее работы. Отсюда вечное отечественное недовольство правительством, сочетающееся с нежеланием менять власть, и выборный процесс, который превращается в конкуренцию обещаний, а не программ.

С одной стороны, власти подданническая политическая культура выгодна, поскольку гарантирует ее монополию, но нежелание общества формулировать запрос приводит к тому, что лидеры не могут, как в развитых демократиях, разделить с обществом ответственность. Такое общество остается крайне апатичным и безвольным, не готово к мобилизации и социальным изменениям, что и было бедой России на протяжении последнего десятилетия. То, что общество не формулирует запрос, не значит, что его нет. В подданнической политической культуре желания очень просты: ничего не менять, оставить все как есть. Осуществлять преобразования в такой ситуации почти невозможно, вспомните, например, какой общественной порке подвергается любая идея реформирования образования в России.

Занижая политическое участие в стране с подданнической политической культурой, власть неминуемо получит общество с консервативно-традиционалистскими взглядами. Что и произошло в России в начале 2010-х годов. Активная часть общества, недооформившийся средний класс, так называемые «рассерженные горожане» выступили с протестами, и власть решила опереться на правоцентристское большинство.

Однако риск сжимания политического участия не нов для российской политической системы и не связан с очередным внешнеполитическим обострением. На горизонте маячит проблема иного рода.

До начала XX века считалось, что демократизация напрямую связана с повышением политического участия, чем больше граждан заинтересованы в политическом процессе, тем больше шансов у демократического транзита. Каждая революция порождалась несоответствием политической системы возросшему уровню политического участия.

XX столетие изменило такое понимание. Оказалось, что контроля власти над обществом можно достичь не только за счет снижения политического участия, но и за счет его повышения. Когда люди готовы одобрять решительные меры против несогласных, активность зашкаливает, энтузиазм зачастую растет, однако, конечно, никакой демократии и близко нет.

В начале XXI века кризис прежних идеологий породил новые идейные течения – во многом более архаичные по духу, национально и религиозно мотивированные. А воздействие на сознание обрело качественно иной масштаб за счет появления Интернета.

Новый посткрымский риск для политической системы в России – не столько в замораживании политического участия, сколько в насильственном его подстегивании, в результате чего страна может свернуть на путь идеологизированного, подпитываемого желанием масс авторитаризма. Суть такого рода режима заключается в том, что демократические процедуры закрепляются только за определенной группой, составляющей опору власти.

Так, первые месяцы Советской России с идеей диктатуры пролетариата могут служить примером классовой демократии, с которой страна быстро деградировала до тоталитарного режима. Также относительной и, конечно, очень условной параллелью может служить модель «Нового государства» в Португалии (1932–1968). Режим, функционировавший там, получил название корпоративного авторитаризма. Система такого типа основана на полном доминировании большинства (португальцы до сих пор признают Салазара самым великим соотечественником в истории). Но она возможна только в обществах с развитым экономическим и социальным плюрализмом, где мобилизация граждан достигла необходимого уровня для их эффективного вовлечения в политику. Оба режима были авторитарными, однако не характеризовались заниженным политическим участием, наоборот, идеологизация и мобилизация стали залогом поддержания у власти элиты, которая стремилась удержать монополию и сохранить собственные привилегии.

В условиях деградации российского публичного пространства необходимо избежать скатывания в авторитарный режим – либо бюрократический, либо идеологизированный. Риск второго варианта стал особенно явным в период крымской эйфории. Подданническая политическая культура породила традиционалистское большинство. Во время кризиса именно оно, выделяющееся не по национальному или классовому признаку, а по характеру исторической рефлексии, было противопоставлено неофашистам и якобы поддерживающему их Западу.