Игорь Сид - Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий

Однако между этими двумя абхазскими авторами, при некоторых неизбежных сюжетно-фактурных, «этнографических» элементах сходства в творчестве, существуют кардинальные отличия. Искандер изначально писал свои произведения на русском языке, родном для него. Зантария, уроженец абхазского приморского села Тамыш, долгие годы (с 1970-х до грузино-абхазской войны 1992–1993 годов) писал оригинальные произведения исключительно на родном абхазском, которым владел в совершенстве, лишь некоторые из рассказов переводя затем на русский язык для публикаций в русскоязычных изданиях. Лишь после войны, лишившись крова на родине (родительский дом в Тамыше был сожжён пожаром, а квартира его в Сухуме подверглась частичному разрушению) и переехав ради журналистского заработка в Москву, Зантария стал писать прозу и стихи сразу на русском. Поэтому абхазскими читателями литературное творчество Д. Зантария воспринимается преимущественно как более аутентичное, специфически-абхазское, нежели у Искандера: последний, как известно, даже изображая патриархальный кавказский быт, предпочитает рассказывать не столько о проблемах народной жизни, сколько о проблемах общечеловеческих, универсальных — «этническая» фактура служит писателю не столько предметом рассмотрения, сколько материалом и поводом для высказывания.

Проза, поэзия, эссеистика Даура Зантария отражали в себе, с одной стороны, историю Абхазии глубиной в несколько столетий (для написания основных своих повестей писатель проводил много времени в изучении государственных архивов), а с другой — недавнюю и современную жизнь республики: довоенную, военную, послевоенную. В этих текстах оживает его родная топонимика и топография — вплоть до геометрии абхазских пещер, в которых археологи проводили раскопки стоянок первобытного человека [142] Зантария Даур. Кремневый скол. Повесть. «Дружба Народов». 1999, № 7. .

Однако наиболее важной в контексте данного исследования, и при этом наименее отражённой в публикациях стороной многообразного творчества Даура Зантария — прозаика, поэта, эссеиста, переводчика, киносценариста, публициста, — является его обширная и непрестанная внетекстовая, устная мифопоэтическая деятельность. Огромное количество весьма правдоподобных анекдотов и легенд о писателе, его афористичных высказываний и остроумных выходок приводят, например, многочисленные авторы раздела мемуаров о нём в его посмертном сборнике «Мир за игольным ушком». Типичную историю о Зантария излагает, например, его друг Борис Джонуа: « Я ездил в деревню и записал такой фольклорный материал, от которого наши фольклористы лопнут от зависти! — сообщил он. Вытянув руку вперед, он стал декламировать… » [143] Зантария Даур . Мир за игольным ушком (Поэзия. Проза. Публицистика. Дневники). Сухум, 2007. С. 265. . В дальнейшей беседе, благодаря проницательности автора мемуара, выясняется, что это очередная мистификация Даура. Всё же множество его розыгрышей самого разного рода не были распознаны как таковые и разоблачены, поэтому коллективная память о нём представляет собой огромный конгломерат исторически бесспорных фактов и результатов безудержного мифотворчества — зачастую не только со стороны Зантария, но и коллективного, с участием его близких друзей и коллег по литературному цеху. В этот процесс вовлекался самый разнообразный фактологический и фактурный материал — от литературных, художественных и киносюжетов до этнографических особенностей абхазской жизни и сиюминутных обстоятельств городского быта. Но главное, что эта постоянно разрастающаяся новая мифология охватывала практически всё культурное пространство Абхазии, придавая ему дополнительную артистическую окраску и литературный блеск.

Даур Зантария, таким образом, был ярко выраженным геопоэтом второго, оседлого типа — переописателем своего культурного пространства, преобразователем ландшафтно-территориального мифа родной страны. «Оседлость» его, выраженная гораздо сильнее, чем у М. Волошина, имела характер анекдотический. Почти все его друзья и контактёры познакомились с ним не просто на маленькой территории Абхазии, откуда он выезжал крайне редко — более того: в большинстве случаев это произошло на одной и той же исторической площадке, знаменитом летнем ярусе сухумского ресторана «Амра», расположенном на выдвинутом в море пирсе в самом центре города, напротив гостиницы «Абхазия» и начала улицы Фрунзе (ныне Айдгылара).

Автор этих строк тоже впервые увидел Зантария именно в «Амре», в мае 1986 года, и при дальнейших визитах в столицу Абхазии часто пересекался с ним именно там: место встречи изменить нельзя… Фото Зантария с Фазилем Искандером, Андреем Битовым и другими известными писателями зачастую сделаны тоже в «Амре», за чашечкой турецкого кофе или рюмочкой армянского коньяка.

Всё вышесказанное приобретает довольно парадоксальный оттенок на фоне того странного факта, что образ Даура Зантария в глазах его друзей был почему-то достаточно тесно связан с темой путешествий . Отчасти это объясняется, конечно, подчёркнуто ориентальным, «дервишским» мировидением писателя, которое весьма часто и весьма художественно артикулировал «Старик», как называли Даура все друзья: мудрость на Востоке часто тесно связана со странничеством, паломничествами и т. д. « На зайце суфизма я доскачу до твоего слона индуизма и буддизма », — приводит характерное для Зантария высказывание его близкий друг, писательница Марина Москвина в предисловии к составленной ею первой посмертной книге Зантария «Колхидский странник», откуда мы уже процитировали выше высказывание Андрея Битова. Почву для представления о себе как о путешественнике мог давать в своих текстах и сам Даур. Так, пиша о древнем абхазском городе Анакопии, он замечает: « Когда-то я держал в своих мечтах, что последние годы своей жизни проведу в этом благодатном месте. От этой мечты я не отказался и теперь, когда путешествую по белу свету… ».

Тем не менее, для текстов Зантария характерны достаточно ироничные, абсурдные или гротескные пассажи в отношении феномена и практики географического путешествия: « папуасы не тронули ни единого гвоздя в оставленной великим путешественником хижине, почитая белого господина, как божество, правда, вскоре после того, как сам он был ими съеден » [144] Зантария Д. Золотое колесо. Роман // Зантария Д. Собрание. Стихотворения, рассказы, повести, роман, публицистика, из дневников. Сухум: Абгосиздат, 2013. С. 243. ; « Нет смысла здесь рассказывать обо всех злоключениях, которые выпали на долю нашим путешественникам из Обезьяньей Академии по пути в Хуап » [145] Там же, с. 269. ; « Сам Платон в жизни был и тружеником, и путешественником одновременно! Он ходил и общался с людьми в силу своего пристрастия к конокрадству » [146] Там же, с. 376. ; «… путешествие к Хвосту Земли закончилось тем, что горсовет прописал цыган в Старом Посёлке » [147] Там же, с. 476. ; « Ночь выдалась для путешественника тревожная: ему пришлось наблюдать битву в небе кавалерии абхазских и черкесских джинджиков, то есть попросту вампиров » [148] Там же, с. 588. ; «„ Выдающегося норвежского путешественника Нансена звали Фритьоф“, — так начинал, бывало, наш географ свой рассказ » [149] Зантария Д. Слово о холоде (Амундсен и Нансен). Эссе. «Россия», август 1997. .