Виктор Анпилов - Наша борьба

Впрочем, таковой оказалась участь очень многих властных приближенных Ельцина. То была власть, о которой в народе говорят: жулик на жулике сидит и жуликом погоняет.

Мой манифест «К оружию!» был окончательно отредактирован, когда в окно второго этажа дачи я увидел колонну бронетехники, приближающуюся к ней. Быстро спустился вниз, предупредить хозяев. Анатолий Кириллович (уточнить!) принял решение спрятать меня на чердаке, куда вела потайная внутренняя лестница. На чердаке я залег за рулон стекловаты, откуда через довольно широкую щель между стеной и потолком можно было хорошо слышать и видеть, что происходит на втором этаже. Через минуту другую послышался звон разбитого стекла (как мне потом рассказывали хозяева, в окно двинули ствол крупнокалиберного пулемета). Затем с улицы послышались крики: «Сдавайся!» Хозяева вышли на улицу, затем вернулись в помещение. Начался допрос: где Анпилов?

Анатолий Кириллович так запудрил мозги незваным гостям, что его и жену вынуждены были оправить на продолжение допроса в УВД Тульской области. Чтобы окончательно сбить ищеек со следа, Анатолий Кириллович одел мои туфли, оставив на их месте свои грубые рабочие ботинки, которые затем и показало телевидение: вот в чем ходит Анпилов. На второй этаж дачи по звукам поднялось сразу несколько человек. Начался обыск. Увидели на столе и начали читать вслух манифест «К оружию!». Сообщили по рации о находке. «Он должен быть здесь!» - заявил командный голос так близко от меня, что если бы они прекратили хождение и затихли на минуту, они бы услышали как бьет в груди молот моего сердца. Один из военных, наверное и услышал тот набат, он подошел вплотную к щели и мой взгляд столкнулся с его взглядом. Я видел карие глаза, погоны лейтенанта и подсумки с патронами на груди. Мои глаза должны были отражать свет, и лейтенант не мог не заметить их блеска. Не мигая от напряжения, мы смотрели друг на друга. «Здесь никого нет!» - доложил офицер. «Никуда он не денется! Он здесь!» - отреагировал командный голос. Затем по потолку крепко стукнули кулаком, и рядом со мной зазвенели пустые стеклянные банки: «Там чердак! Ищи лаз!» Через минуту на чердак поднялись два офицера и пошли согнувшись с направленными в мою сторону стволами автоматов. «Я здесь. Оружия нет. Выхожу.» - сказал я, и не узнал сам свой голос: от волнения в горле все пересохло. Спустились вниз на первый этаж. Обладатель командного голоса, здоровенный верзила-подполковник с большой бородавкой на левой щеке надел на меня наручники, а затем, ни слова не говоря, сшиб меня с ног ударом кулака в ухо. «А без наручников, слабо было?» - спросил я поднимаясь с пола. Верзила ничего не ответил и начал выворачивать мои карманы: удостоверение депутата Моссовета, одна сто долларовая купюра. Все. «Вот видишь, ты с долларами ходишь, а я, офицер, не могу прокормить семью»- прокомментировал результаты обыска подполковник. «Теперь тебя повысят в звании, и у тебя будет много долларов»- не смог удержаться я от иронии.

Военные, производившие арест, отвезли меня к начальнику Управления внутренних дел Тульской области, но генерал не пожелал «светиться» и замахал руками: «Ведите к следователям». Первый допрос - чисто формальный: где родился, где крестился. Протокол изъятия личных вещей, в том числе манифеста «К оружию!» я подписывать в отсутствии адвоката не стал. В комнату допроса ввели оператора телевидения из МВД. Особо снимать было нечего, кроме грубых рабочих ботинок, оставленных мне Анатолием Кирилловичем, которые я попытался спрятать под стул, когда на них навели фокус телекамеры. Повели в наручниках на улицу. Телекамера впереди, снимает. «Голову - вниз! Голову – вниз!»- кричат конвоиры и тычат в затылок кулаками. «Хрен вам! - думаю. - «Трудовая Россия» перед врагом голову не склоняет!»

Пока этапировали в Москву с почетным эскортом из милицейских «канареек», встречным ходом по Симферопольскому шоссе из столицы возвращалась Тульская воздушно-десантная дивизия... 180 километров проскочили за два часа. Остановились у въезда во двор Министерства внутренних дел России на Октябрьской площади. Долго ждали, Очень хотелось в туалет. Наконец, вышел заместитель министра в погонах генерал-полковника. Наклонился к окну машины: «А, Анпилов! Ну, пусть живет. Пока».

С первых моментов тюрьма «Лефортово» запомнилась жестким порядком, где все определено инструкцией, и никто: ни надзиратели, ни подследственные или осужденные не имеют права от нее отклоняться. Когда меня доставили поздно ночью в следственный изолятор, служащий тюрьмы потребовал от моих конвоиров сдать оружие. Офицеры МВД запротестовали: « Кому нужна эта морока?! Зайдем всего на одну минуту, сдадим арестованного и выйдем!» Тюремщик был непреклонен и даже ироничен: «В тюрьму заходить с оружием не положено. Кто знает, что у вас на уме: зашли на минуту – вышли через десять лет»... Конвой сдал оружие, но сдать меня за минуту у них, и вправду, не получилось: наручники не открывались в течение получаса. Как только за мной закрылась тяжеленная сейфовая дверь приемника, надзиратель будничным голосом сказал: «Руки за спину! Первым делом идем в туалет». Кажется, у Ремарка герой повести «На западном фронте без перемен» вспоминает как легко ему мочилось, пока шло наступление, и какие рези в мочевом канале у него начались с отступлением. Никогда я не мочился с таким наслаждением, как в первые минуты моего пребывания в тюрьме «Лефортово». Даже в физиологическом отношении тюремный порядок был гораздо лучше античеловечности и беспредела времен Ельцина.

Первые три дня провел в одиночке. Таков порядок. Видимо, трех дней достаточно, чтобы тюремщики могли определить психологическое состояние узника. Затем перевели в общую камеру на троих: два с половиной метра в ширину, пять метров в длину, умывальник с краном холодной воды, и унитаз в виде бетонной воронки. Первые дни в тюрьме - самые тяжелые. Раздражает глазок в двери камеры, через который за тобой наблюдают днем и ночью. Стоит ночью укрыться с головой на одну секунду, тут же откидывается притвор стальной двери и металлический голос надзирателя напоминает: «Голову – наружу!». Если днем , ты задержался в «мертвом пространстве» у двери, где тебя не видно в глазок, опять та же история: откидывается притвор и металлический голос напоминает: «Отойти от двери!». Но самое тяжелое испытание для человека в тюрьме – безделье. Если не сломиться в первые же дни, если ежедневно делать гимнастику ума – писать, читать, заучивать наизусть стихи - то даже тюремщики тебя зауважают и собственное самочувствие будет лучше

. В мою бытность в «Лефортово» начальником тюрьмы был полковник Растворов. Это «привилегированная» тюрьма КГБ СССР для особо опасных государственников преступников. Там неплохая библиотека: по каталогу можно выписать в камеру на десять дней до пяти книг на одного человека. В дневное время в камеру можно взять также шахматы, шашки или домино. Кормят, хоть и безвкусной тюремной баландой, но горячей и три раза в день. Я с такой регулярностью на свободе питаться возможности не имел. В камере от подъема до отбоя работал вмонтированный в стену радиоприемник, настроенный на радиостанцию «Маяк». что давало возможность знать самую свежую информацию о событиях в стране и за рубежом. Однако, в те дни, ежедневно после 20.00 на полтора часа общенациональный эфир «Маяка» предоставлялся бесплатно (!) для ведения агитационных передач японской террористической секты «Аунсенрике». И это было хуже пытки. Как только в камере звучали позывные «Аунсенрике», мы вздрагивали, как от электрошока, и бросались уменьшить звук до минимума. Как всем известно, после атаки «Боингов» на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, тема борьбы с международным терроризмом стала супермодной. Но о том, что Ельцина можно судить только по факту сотрудничества с ультра террористической организацией, каковой являлась секта «Аунсенрике», никто из высокопоставленных чинов Кремля не заикается.