Сергей Медведев - Парк Крымского периода. Хроники третьего срока

Пускай в Донецке пока не было показательных расстрелов на манер театрализованных казней ИГИЛ, где посреди пустыни заложникам в надетых на голову оранжевых мешках перерезают горло, но на Донбассе уже проходят «народные» и военно-полевые суды, где без надлежащей юридической процедуры выносятся смертные приговоры предполагаемым насильникам и мародерам, проводятся суды Линча, как, например, над заподозренной в связи с украинской армией жительницей Донецкой области Ириной Довгань, которая несколько часов стояла привязанная в центре Донецка, подвергаясь избиениям и издевательствам прохожих, а в печально известной донецкой «Яме» (военной тюрьме бывшей СБУ) практикуются массовые пытки и изнасилования. Пускай донецкие ополченцы не запрещали детям ходить в школу и не похищали более двух сотен школьниц, как сделали в Чибоке, Нигерия, в апреле 2014 года джихадисты из «Боко Харам», но в ЛНР по приказу полевого командира Алексея Мозгового действует запрет женщинам ходить в клубы, кафе и рестораны, чтобы они «сидели дома и вышивали крестиком»: «Дома села, пирожочков напекла и отметила 8 марта. …Пора вспомнить, что вы русские! Пора вспомнить о своей духовности!» Одновременно по интернету распространяется видео, где казак порет девушку, якобы нарушившую этот запрет.

На территориях, контролируемых сепаратистами, произошла полная демодернизация, торжествует племенная архаика, право сильного, закон автомата Калашникова — все те черты, которые мы привыкли ассоциировать с зонами конфликтов в Африке; неслучайно ЛНР и ДНР получили в сети коллективное прозвище «Луганда». Корреспондент портала Colta Владимир Максаков, проведший 22 дня в ДНР в качестве добровольца, а затем заключенного «Ямы», свидетельствует о первобытных нравах Донецка 2014 года:

«В воскресенье — один из главных донецких праздников: День шахтера. Вечером видим у лифта двух человек — один жестоко избит, другой с простреленными ногами лежит на носилках. Думаю, что это пленные украинские военные. Нет, шахтеры, которые продолжали праздновать уже после наступления комендантского часа».

«Подходит ополченец со сломанным носом и распухшим от ударов лицом, рассказывает, за что его так. Он подвозил девушку и увидел, что какие-то люди что-то делают с электрощитовой на лестничной площадке. Он принял их за наводчиков и открыл по ним огонь на поражение. Они оказались работниками из компании интернет-провайдера, но выяснилось это слишком поздно».

Военизированные режимы Донецка и Луганска лишь прикрываются фиговыми листками легитимности и прямой демократии типа выборов и референдумов. На деле эти пиратские республики имеют гораздо больше общего не с современным государством, а с казачьей вольницей доекатерининских времен, куда стекались беглые крестьяне и каторжане со всей России, потому что «с Дона не выдают», с разбойничьими ватагами Степана Разина и Емельяна Пугачева, с крестьянскими восстаниями времен Гражданской войны, типа махновщины или антоновщины. Инспирированный Россией сепаратизм в депрессивном регионе Донбасса поднял архаичные пласты русской психики, которые, казалось, уже давно были выработаны советской модернизацией. Об их существовании мало кто догадывался, разве что гениальные Петр Луцик и Алексей Саморядов в своих фильмах «Дети чугунных богов» и «Окраина» прикоснулись к этой хтонической глубине, к крови и почве Дикого поля, да пророк путинской России Алексей Балабанов работал с этой архаикой, предрекая и Крым, и войну с Западом, и русский фашизм.

А если брать не вглубь, а вширь, то ДНР и ЛНР можно сравнивать с партизанскими республиками Латинской Америки типа нарко-герильяс ФАРК в Колумбии, маоистских «Сендеро Луминосо» и «Тупак Амару» в Перу, боливийской «Армии Катари» и эквадорского «Красного Солнца»: у них та же любовь к левой риторике, «народному правосудию», к рэкету под видом «революционной справедливости» и страсть к черным маскам-балаклавам. И не случайно один из героев «Русской весны» полевой командир Моторола носит браслет с портретом Че Гевары.

Что роднит боевиков ФАРК, ИГИЛ и ДНР? Прежде всего это ярко выраженные традиционалистские антиглобалистские проекты. Их идеологи вдохновляются образцами из прошлого, будь то исламская теократия на Ближнем Востоке, причудливая смесь маоизма, троцкизма и боливаризма в Латинской Америке или безумный коктейль из монархизма, сталинизма и «православной цивилизации» в головах сепаратистов на востоке Украины. Их врагом являются не правительства, а современное общество как таковое — со свободным рынком, эмансипацией женщин, с соблазнами и вседозволенностью, с социальным неравенством, либеральными ценностями и доминированием Америки. Их методы — вооруженная борьба под флагом национального, территориального или религиозного освобождения, но по сути они борются против размывающих все анонимных глобальных потоков, пытаются возвести свои плотины, взяв в заложники местное население.

Более 20 лет назад, на заре 1990-х, когда весь мир ожидал «конца истории», предсказанного Фрэнсисом Фукуямой, американский политолог Бенджамин Барбер написал книгу под названием «Джихад против Макмира». В ней он предсказал основной тип конфликтов после падения Берлинской стены: восстания фундаменталистов против глобализации, причем под словом «джихад» он имел в виду не только исламское движение за чистоту веры, но более широкий протест остатков традиционного общества против глобальных потоков, от Усамы бен Ладена до субкоманданте Маркоса. В этом смысле у лидеров Донецка и Луганска — депрессивных индустриальных регионов с высокой безработицей, слабо реформированной горной отраслью и варварскими технологиями добычи (копанки), которые не вписываются в постиндустриальный мир, — тоже свой местный джихад: под знаменами православного шариата против наступления западной цивилизации и ее агентов, «киевской хунты». Именно поэтому журнал Foreign Policy в своем рейтинге «возмутителей спокойствия» ставит их на одну доску с исламистами-террористами ИГИЛ и «Боко Харам».

Роднит эти явления и то, что на территории Нигерии, Сирии с Ираком и Донецка с Луганском появились схожие зоны неконтролируемого насилия, которые британский социолог Мэри Калдор называет «новой войной»: это новый тип организованного насилия, в котором стираются грани между традиционной войной с участием государств и армий, организованной преступностью, терроризмом и систематическим нарушением прав человека. «Новые войны» — это воронки, втягивающие людей, территории, ресурсы. Их существование подпитывается как внешней военной и гуманитарной помощью, так и собственной «экономикой насилия», основанной на грабежах, убийствах, торговле оружием, гуманитарной помощью, людьми: для местных «силовых предпринимателей» (полевых командиров и политических лидеров) насилие является выгодным бизнесом, требующим новых инвестиций. Многие экономисты, изучающие современные войны, рассматривают их не как «этнические конфликты», «борьбу за национальное освобождение» и «деколонизацию», а как вид организованной преступности.