Георгий Тарнавский - КУРОПАТЫ: СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

По заключению Главного военного прокурора, определением Судебной коллегии Верховного Суда СССР от 12.02.1955 г. приговор в отношении Денисюка и других изменен, и они оправданы.

Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 27.10.65 г. уголовное дело против названных лиц прекращено из-за отсутствия состава преступления.

Надо сказать, что нашему следствию в какой-то мере повезло: после публикации сообщения о возбуждении дела о Куропатах в Прокуратуру БССР, в редакции газет стало приходить много писем. Были среди них настоятельные просьбы, а иногда и категоричные требования немедленно приехать и записать показания. Люди, из которых «признания» выбивали когда-то с помощью «мельниц», теперь умоляли выслушать их скорбную исповедь, справедливо надеясь в душе, что она добавит один крохотный мазок в общую картину всенародной трагедии, поможет вернуть людям правду о времени их горькой и незабываемой молодости.

Из Чернигова откликнулся Василий Демьянович Волошко:

«Пришлите следователя. Я сидел в Минской тюрьме, все помню и могу рассказать подробно. Готов приехать сам, хотя и не очень здоров».

Из Гродненской области написал Иван Николаевич Рапацевич, из Брестской — Анастасия Игнатьевна Игнатчик. Все они были немедленно опрошены.

В записанных ими рассказах много общего: мечта о радостной жизни в Стране Советов, дерзкий переход границы, а вслед за ним — допросы, пытки, издевательства. Но есть и сохраненные памятью редкие детали, подробности, без которых трудно во всей полноте восстановить истину.

Мы процитируем сейчас наиболее характерные фрагменты из их показаний, в которых, как нам представляется, есть крупицы ответов на многие из уже заданных и еще ждущих нас впереди вопросов.

Василий Демьянович Волошко, 1915 года рождения, пенсионер:

— В 1935 году за принадлежность к Коммунистической партии Западной Белоруссии и «антигосударственную деятельность» польский суд водворил меня на три года в тюрьму. Но через год по амнистии я был выпущен, хотя и лишен всех гражданских прав, поставлен на особый учет как неблагонадежный. В августе 1938 года, спасаясь от очередного ареста, вместе с односельчанами Герасимом и Яковом Красовскими, Сидором Лоско и другими, фамилий уже не помню, перешел советскую границу.

Нас арестовали и привезли в Житковичи. Здесь до октября истязали, выбивали признание в шпионаже, в намерении взорвать какой-то мост. Следователь все убеждал нас, что если подпишем эти показания, то нам дадут по три года, но зато мы получим потом советское гражданство. Мы поверили, подписали…

В Минской тюрьме следствие продолжалось до февраля 1939 года. Затем состоялся суд военного трибунала БВО. Помню, что судьей был Лернер, заседателями — Сологуб и Савицкий. Я категорически отрицал свою вину. Мне не дали говорить и увели в камеру смертников. Через час принесли приговор: высшая мера наказания. Вскоре мне стало известно, что из 11 человек нашей группы восьмерых приговорили к расстрелу, Павлу Волку дали 20 лет лагерей, а двум женщинам, фамилий их не помню, — по 3 года. Поздней четверым, в том числе и мне, расстрел заменили 10 годами заключения.

…В то время в Минской тюрьме находились в основном перебежчики из Западной Белоруссии. В каждой камере содержалось не менее 20 человек. Ночью приговоренных к смерти увозили на расстрел. Куда — не знаю. Да, рядом с нами, белорусами, были и литовцы, латыши, но не так много.

Анастасия Игнатьевна Игнатчик,1915 года рождения, пенсионерка:

— В нашей деревне Гошево, что в Брестской области, существовала подпольная комсомольская организация. Я в нее вступила, ходила на сходки, платила взносы по 10 грошей в месяц.

Под воздействием агитации группа молодежи решила уйти в Советскую Россию, надеясь на лучшую жизнь. Из нашей деревни тогда вместе со мной пошли мой кавалер Красовский Яков, его брат Герасим, Волк Павел, Лоско Михаил, его жена Аксения, несколько человек из других деревень.

Сразу после перехода границы нас арестовали, отвезли в районный центр и три месяца продержали в тюрьме. Часто вызывали на допросы, обвиняли в шпионаже в пользу Польши, заставляли подписывать протоколы. Нас, женщин, хотя мы отказывались от этого, не били.

Через три месяца перевезли в Минск, поместили в Центральной тюрьме. Я сидела в женской камере, которая находилась в конце коридора. Всего в ней было 13 человек. Здесь я познакомилась с Микитчук Антониной Григорьевной — женой секретаря подпольного комитета компартии Западной Белоруссии. Он сидел несколько лет в тюрьме в Картуз-Березе за коммунистическую деятельность. После освобождения вместе с женой и детьми перешел границу и попал сюда, в тюрьму НКВД.

С нами сидели еще две женщины из Новогрудка, но фамилий их я не помню. А были или нет еще женские камеры в тюрьме, мне неизвестно.

Женщин на допросах не избивали. Правда когда заставляли подписывать готовые протоколы, то угрожали, что будут избивать, если не подпишем. Мы слышали крики мужчин и не могли не бояться, потому все подписывали.

Иван Николаевич Рапацевич,1911 года рождения, пенсионер:

— Прочитав в газете статью о трагедии в урочище Куропаты, я решил не оставаться в стороне и сообщить следственным органам все, что мне известно по этому поводу.

Я родился и проживал в д. Крево Сморгонского района, которая находилась до 1939 года на территории Западной Белоруссии. Мы, белорусы, были недовольны польским режимом. Я сам, правда, в подпольной организации никакой не состоял, но был противником этого режима.

Летом 1939 года польские власти объявили призыв молодежи в армию, так как Польша готовилась к войне с Германией. Я тоже получил повестку. Должен заметить, что, уклоняясь от службы в польской армии, многие уходили через границу в Советскую Россию. Я знаю, что тогда буквально не было деревни, из которой бы кто-нибудь не отправился в Союз. Из нашей деревни перешло границу человек пятнадцать, фамилий которых я сейчас не помню.

После войны, когда я вернулся домой, ко мне почти каждый день приходили родственники этих людей и спрашивали об их судьбе. Но до сих пор о них ничего не известно, и я считаю, что все они расстреляны в Куропатах. Вообще, если проверить все наши местные деревни, можно установить тысячи людей, которые тогда перешли советско-польскую границу и больше не вернулись.

Вместе со мной через границу пошел такой же, как и я, призывник Гринкевич Викентий Осипович. Пересекли мы ее в районе Радошковичей 21 августа 1939 года, на рассвете. Сами пришли на пограничную заставу, где нас сразу же взяли под стражу, и после короткого допроса повезли в Заславль, а через семь дней в Минск, в «американку». Меня поместили в камеру, которая находилась в подвале. Гринкевича увели дальше по коридору, и больше я его не видел, о его судьбе до сих пор ничего не знаю.