Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

На одном из уроков истории Юра и отличился. У Алисы Блекер жил попугай, которым она страшно гордилась. Попугай был большой и каких-то особых кровей, и перья у него были приглажены не так, как у других попугаев. Говорить он мог только две вещи: «Вив ля републик!» и «Вив ля революсьон!» Алиса с гордостью говорила, что попугай очень старый — он пережил французскую революцию, только вот какую — 48-го года или Великую, она точно не знает. Так вот, этого попугая Юра тайком притащил на урок истории и дал ему высказаться. Наказание Юра нес не один. Все мальчики в классе, которые аплодировали и с восторгом повторяли слова попугая, тоже отсидели неделю.

Вскоре события в стране развернулись с такой головокружительной быстротой, что мальчики, еще не вышедшие из сладкого и беззаботного детства, разом повзрослели.

27 июля 1914 года царское правительство объявило всеобщую мобилизацию. 1 августа Германия объявила России войну.

Много лет спустя, когда Гитлер придет к власти и над Европой снова нависнет страшная угроза, Осип Борисович скажет: «Напрасно люди думали, что первая мировая война началась, продолжалась и кончилась. Человечество еще заплатит за то, что допустило такую войну».

А в августе 14-го, когда с прифронтовой полосы хлынуло огромное количество беженцев, в жизни Космодемьянского переулка ничего особенно не изменилось. Ни русские, ни немцы не понимали тогда, что речь идет о чем-то очень серьезном, что в корне изменит ту жизнь, какую они вели. Когда в первые дни войны к Румерам пришла, по обыкновению, ирландка, учившая Юру английскому языку, мать Юры удивилась: «Помилуйте, война ведь сейчас, не стоит проводить уроки. Вот через месяц-другой она кончится, тогда и продолжим».

Но война оказалась суровее, чем думали. Война оказалась жестокой и долгой. И когда в России грянула февральская революция, Борис Ефимович Румер принял ее почти как закономерность. Он был далек от политики, но как образованный и прогрессивный коммерсант верил, что эти перемены к лучшему, и был к ним готов. Дела потребовали от Бориса Ефимовича покинуть Москву и переехать в Петроград: компания Ллойда, с которой он был связан, больше не страховала в районе военных действий, и фрахтовать суда стало сложной проблемой.

Юра кончал шестой класс реального училища, ему оставался еще один год обучения. Это обстоятельство могло вызвать некоторые осложнения с переездом, но все обошлось как нельзя лучше. После революции с царской каторги стали возвращаться ссыльные. Среди них было много интеллигентных людей, иногда целыми семьями. Для детей ссыльных были организованы специальные курсы ускоренного обучения с тем, чтобы они могли быстро сдать полагающиеся экзамены и вступить в жизнь. Борис Ефимович случайно с этим столкнулся и предложил Юре сдать на таких курсах экзамены за седьмой класс экстерном. А уж это его, отцовское, дело договориться с кем нужно, чтобы Юру, шестнадцатилетнего, допустили к экзаменам в университете. Борис Ефимович был уверен, что на хорошего инженера и в университете можно выучиться, и потому наметил сыну механико-математический факультет, убежденный, что слово «механико» является определяющим, а слово «математический» служит для антуража. Юре только этого и надо было. Он легко сдал все предметы за седьмой класс и получил аттестат с отличием. В Петрограде Борис Ефимович нашел возможность связаться с нужными людьми, и по распоряжению ректора университета («императорского» уже было зачеркнуто) Юра был допущен к вступительным экзаменам, которые сдал без труда, и был зачислен студентом мехмата.

Трудно себе представить сегодняшний — людный, шумный и веселый — Ленинградский университет с холодными, нетоплеными коридорами 17-го года, с пустыми аудиториями. Университет, в котором никаких регулярных занятий не было, лекции читались по случаю. А студенты, оставаясь во все времена студентами, все-таки жили жизнью своей альма-матер. Они приходили сюда, слонялись по коридорам в поисках каких-нибудь лекций или какого-нибудь общения и чаще всего оседали в библиотеке, которая славилась своим богатством.

С первых же дней своего студенчества Юра подружился со своим сверстником Борисом Венковым. Знакомство состоялось у самого входа в университет. Юра увидел лопоухого, как он сам, мальчика, который сидел на ступеньках и писал какие-то формулы.

— Простите, вы математик? — спросил Юра весьма почтительно.

— Да. Математик Борис Венков.

— И давно вы учитесь этому искусству?

— Этому искусству научиться нельзя. Человек либо рождается математиком, либо не рождается вовсе.

— ?!

— И, если вы пришли к математике от математики, вы счастливец. Но, если при этом вы измените ей и займетесь другими науками, боги разгневаются на вас и при удобном для них случае покарают.

Юра был восхищен. С этого момента и в течение долгих восьми месяцев — масштаб насыщенного событиями времени растягивается — мальчики были неразлучны. В холодных аудиториях университета они вдвоем с упоением занимались математикой. С Венковым было интересно. Он легко ориентировался в теории чисел, которая Юре казалась магией, знал историю науки, историю литературы и тоже, как Юра, увлекался Востоком. Каких только книг они не читали, о чем только не спорили! Случилось даже так, что им двоим профессор Успенский читал лекции. Увидев их однажды в коридоре, Успенский подошел и спросил: «Скучаете, молодые люди?» — и, даже не поинтересовавшись, с какого они факультета и действительно ли скучают, добавил: «Знаете, меня такая тоска одолевает, давайте я вам буду читать лекции по избранным вопросам неевклидовой геометрии». И он по-настоящему читал двум мальчикам эти лекции. Так читал, как читал бы в переполненной многоярусной аудитории.

А за стенами университета уже бушевал октябрь 17-го года.

Однажды, в ожидании профессора, мальчики сидели в «своей» аудитории и листали Риманову геометрию. Отворилась дверь, и вместо профессора вошел красавец матрос. Вошел — как с картинки сорвался: с лентой пулеметной через плечо, с поднятыми усиками, рыжеватый, и так спокойно-спокойно сказал: «Ребята, очистите-ка помещение, а то перестреляют вас тут ненароком. Пойдите куда-нибудь, а мы тут немного закончим». Что он имел в виду закончить — перестрелку или революцию, ребята не поняли.

— Скажите, а надолго нам нужно будет уйти?

— Пока не управимся.

— А сколько времени вам надо, чтобы управиться?

— Не знаю, сколько понадобится, — дело серьезное.

Это было под вечер 24 октября 1917 года.

Борис Ефимович Румер недолго думал, как ему жить дальше. С точки зрения его восприятия мира, большевики ему не вполне подходили, но он твердо решил остаться на родине и служить новому строю верой и правдой. Он был знаком с Красиным и вскоре стал его другом и близким сотрудником. Ездил с ним за границу для участия в торговых сделках молодой России со странами, которые в то тяжелое время еще старались прочно держать экономическую блокаду первого в истории рабоче-крестьянского государства. Борис Ефимович был доволен своей судьбой. Работа с Красиным потребовала его возвращения в Москву. Снова Москва! Семья была счастлива. Квартира в Космодемьянском переулке, правда, была безвозвратно утеряна, но дела складывались так удачно, что никого в семье это не волновало. Сначала Румеры жили у Бриков, а потом перебрались на квартиру Эренбургов, которые на длительное время уехали за границу. Юра был переведен в Московский университет и зачислен на математический факультет.