Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

У Фрица Кёппена отношение к делу было особым: отдавая силы Стране Советов, он боролся с фашизмом. Однажды это открылось мне напрямую — я увидел эту сторону его личности. Фриц был у меня в гостях по случаю получения нами премий. Мы успешно выполнили задание по оценке предельного напряжения сдвига в смазках и нашли формулу для расчета этого напряжения. Фрица премировали деньгами, мне вручили новый отечественный радиоприемник. Мы с товарищами отметили это событие у меня дома, потом все разошлись, а Кёппен остался у приемника, слушая станции то на одной, то на другой волне. Внезапно он нашел Берлин, и я увидел другого Кёппена: он напрягся и словно ощетинился, черты лица заострились, глаза сощурились. Сквозь треск помех накатывал какой-то вой, потом мы услышали голос Гитлера. Он говорил о чистоте расы господ, о воле и натиске, о величии арийского духа. Аудитория взрывалась ликующим воплем: «Хайль! Хайль! Хайль!» «Слыхал? — кивнул мне Кёппен. — «Арийцы»! Лавочники, жулье, свора проходимцев! И это моя Германия!» — он охватил руками голову и застонал. Потом выключил радио и сказал спокойно: «Это очень страшно, Рам. Люди, молодежь — наши дети — маршируют вслед за этим мерзавцем. Иначе они будут растоптаны». Я спросил: «Ты поэтому здесь?» Он ответил: «Да. Тедди сказал, что мы должны отдать наши знания не нацистам, а Советской России. Кроме того, товарищи не хотели, чтобы я погиб. Служить Гитлеру я бы не стал — и был бы уничтожен».

Он ушел, я остался один в полумраке вечера. Я ощутил тревогу: угроза войны должна здесь вызвать обострение бдительности. Это значит, что я и подобные мне вчерашние иностранцы окажутся под пристальным вниманием. Мы же другие, непохожие на своих. Я, например, ношу шляпу и галстук, а тут эти вещи нередко рассматривают как атрибуты буржуазного образа жизни. Недавно меня спросили на собрании о социальном происхождении. Когда я сказал, что мой отец — священник, аудитория неодобрительно загудела. Пришлось обратить внимание на то, что знаменитый физиолог академик Павлов тоже сын священника. Удивились и несколько успокоились (потом лаборант, поднявший вопрос, принес мне даже извинения). Но все равно возникшее чувство тревоги не прошло. Вскоре начались события, которые потребовали немалого мужества и действительной веры в правоту социализма. Один за другим были арестованы директор института и ряд видных специалистов. Я отказался на собрании согласиться с тем, что директор — враг народа. То, что он ездил в Америку, не было его инициативой — его туда послали за новой технологией производства. То, что он якобы имел там виллу, — явное преувеличение. Я сам в таком случае имел в Америке виллу — это обычный коттедж, просто дом, в котором живет в нескольких комнатах не несколько, а одна семья. Мое выступление не было понято аудиторией — революция для этих людей была в опасности, везде мерещились враги. Поразительное дело: в дни, когда мы пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», один за другим подвергались репрессиям верные делу социализма люди.

Не единственную, но одну из причин этого я узнал позднее. Я расскажу о ней на примере судьбы одного из видных борцов за освобождение Индии от колониального гнета. Его имя Чаттопадхайя, товарищи по борьбе звали его «Чатто» (сходно с тем, как Эрнесто Че Гевару называли просто «Че»). В юные годы он совершил покушение на вице-короля (наместника в Индии) и был приговорен к смертной казни. Однако казнь ему заменили каторгой, чтобы как-то смягчить волну возмущения, вызванную расправой колонизаторов над мирной демонстрацией в Амритсаре. С каторги он прислал заявление с признанием ошибочности своего поступка. Довольные этим англичане выпустили его на свободу. Но он тут же выступил с заявлением, что его неправильно поняли. Он вовсе не против убийства тирана. Но, став на каторге коммунистом, он согласен с коммунистами в том, что практика индивидуального террора бесперспективна, не может дать для освобождения эффективного результата.

Тогда хозяева положения устроили за ним форменную охоту — за короткое время на него было организовано несколько покушений. Партия нашла остроумный выход: его отправили не куда-нибудь, а в Англию. Там его, естественно, не искали, но революционер не может жить без дела, — через некоторое время он невольно выявил себя сам. Пришлось бежать от преследований на континент. В период краткого пребывания в Париже Чатто сблизился с бывшим там Хемингуэем (что, как увидим, важно для рассказа о судьбе Чаттопадхайя). Потом он работал в Австрии, откуда после прихода туда нацистов вновь бежал — теперь уже в Советский Союз. Здесь он был активным работником в секции Коминтерна, но через некоторое время его репрессировали, — он исчез, объявленный врагом, агентом иностранных разведок.

После смерти Хемингуэя его вдова опубликовала часть материалов его архива, в том числе некоторые неотправленные письма. В одном из них сказано, что в бытность в Париже Хемингуэй познакомился с интересным человеком, индийским революционером по имени Чатто. Потом они расстались, и он ничего не знал о судьбе этого индийца. Однако, читая мемуары одного из британских контрразведчиков, он с изумлением нашел там такие строки: «Много лет мы безуспешно охотились за Чатто, и лишь с большим трудом нам удалось наконец свести с ним счеты в Советском Союзе».

Я думаю, не следует списывать со счета дьявольские происки настоящих врагов нашей страны. Располагая большим опытом политической провокации, спекулируя на доверчивости одних, неопытности других и на равнодушии третьих, они успешно мутили воду в те годы, ставя под удар верных сторонников социализма. Трагической, в частности, оказалась судьба писателя Ясенского, который не успел закончить роман «Заговор равнодушных», посвященный разоблачению роли иностранных разведок в провоцировании репрессий против коммунистов в Советском Союзе. Бруно Ясенский не успел выступить в печати — враги его опередили.

Моя судьба сложилась, по счастью, более удачно: провокация в мой адрес не достигла цели и дело до ареста не дошло.

Что, собственно, было. Летним днем возле калитки дома в дачном поселке, где я отдыхал, остановилась машина, из которой вышел человек, обратившийся ко мне по-английски с вопросом, как проехать до ближайшего шоссе. Я удивился, но объяснил, после чего мы расстались. Назавтра за мной приехала другая машина, меня отвезли в НКВД и задали ряд вопросов. Первым был вопрос, о чем я беседовал с военным атташе британского посольства. Меня не арестовали, но вызывали для беседы несколько раз. Зная решительность действий сотрудников НКВД в это время, я был обескуражен, но, честно говоря, приятно разочарован, что дело закончилось только так.