Олдос Хаксли - Возвращение в дивный новый мир [litres]

Просвещение ради свободы должно начинаться с публичного установления фактов и провозглашения ценностей, а затем продолжиться разработкой методов реализации ценностей и борьбы с теми, кто – по каким бы то ни было причинам – предпочитает игнорировать факты или отрицать ценности.

В одной из первых глав я коснулся такой социальной этики, в рамках которой зло, возникающее в результате чрезмерной организации и перенаселения, оправдывают и, по видимости, выдают за добро. Согласуется ли такая система ценностей с тем, что мы знаем о телесных и характерологических свойствах человека? Социальная этика предполагает, что для формирования человеческого поведения в первую очередь важно воспитание, а человеческая натура – психофизическая организация личности, с которой человек рождается, – является здесь пренебрежимо малым по значимости фактором. Но верно ли это? Верно ли то, что человеческое существо есть не что иное, как продукт своего социального окружения? Если же это неверно, то какие оправдания могут быть у постулата о том, что индивид менее важен, нежели группа, членом которой он является?

Все полученные до сих пор данные ведут к заключению о том, что в жизни индивидов и обществ наследственность играет не менее важную роль, чем культура. Каждый индивид биологически уникален и не похож на других индивидов. Следовательно, свобода – это великое благо, терпимость – великая добродетель, а чрезмерная регламентация – большое несчастье. Руководствуясь практическими и теоретическими соображениями, диктаторы, организаторы и некоторые ученые всеми силами стремятся свести ошеломляющее разнообразие человеческой природы к определенного рода управляемому единообразию. Во время первого припадка своей бихевиористской лихорадки Дж. Уотсон прямо заявил, что не смог обнаружить «объективных данных ни в пользу наследственной природы паттернов человеческого поведения, ни в пользу того, что особые дарования (музыкальные, художественные и пр.) передаются в семьях из поколения в поколение». Даже сегодня мы видим, что выдающийся психолог, гарвардский профессор Б. Скиннер настаивает на том, что «по мере того как научные объяснения становятся все более и более обоснованными, вклад собственно личности в поведение представляется стремящимся к нулю. Хваленые творческие способности человека, его достижения в искусстве, науке и морали, его способность делать осознанный выбор и право нести ответственность за сделанный выбор – ничто из этого уже не выглядит выдающимся на новом научном автопортрете человека». Другими словами, пьесы Шекспира писал не Шекспир и даже не Бэкон или граф Оксфордский, а елизаветинская Англия.

Более шестидесяти лет назад Уильям Джеймс написал эссе «Великие люди и их окружение», в котором выступил в защиту выдающихся личностей от нападок Герберта Спенсера. Спенсер объявил, что Наука (очень удобная персонификация мнений, сообразно дате, неких профессоров X, Y и Z) полностью устранила Великого человека. «Великий человек, – писал он, – должен быть отнесен к ряду всех других общественных явлений, которые его породили как продукта и наследника его предшественников». Великий человек может быть (или казаться) «непосредственным инициатором изменений… Но если мы хотим реально объяснить эти изменения, то нам следует найти комплекс условий, из которых возникли как великий человек, так и якобы порожденные им изменения». Это великолепный образец пустой глубокомысленности, к которой невозможно приложить никакой практический смысл. Наш философ говорит, что прежде чем что-либо понять, мы должны знать все. Кто бы в этом сомневался? Однако на деле мы никогда не будем знать всего. Следовательно, мы должны удовлетвориться частичным пониманием и приближенным знанием причин – включая и феномен влияния великого человека. «Если и можно утверждать что-то наверняка в отношении человеческой природы, – пишет Уильям Джеймс, – так это то, что окружение великого человека не создает его до тех пор, пока он сам его не переделает. Великого человека создают физиологические силы, которые имеют такое же отношение к социальным, политическим, географическим и в большой степени антропологическим условиям, какое имеет кратер Везувия к пламени газовой лампы, при свете которой я пишу эти строки. Возможно ли, чтобы господин Спенсер действительно считал, что социологическое давление таким образом подействовало на Стратфорд-на-Эйвоне 26 апреля 1564 года, что там родился У. Шекспир со всеми своими духовными и ментальными особенностями и дарованиями? … Не хочет ли господин Спенсер сказать, что если бы вышеупомянутый У. Шекспир умер в младенчестве от холеры, то другая мать в Стратфорде-на-Эйвоне породила дубликат великого драматурга для того, чтобы восстановить социальное равновесие?»

Профессор Скиннер – специалист по экспериментальной психологии, его монография «Наука и человеческое поведение» основана на солидных фактах. Но, к сожалению, его факты относятся к такой узкой области, что, когда Скиннер отваживается использовать свои результаты для обобщения, его выводы становятся столь же нереалистичными, как выводы какого-нибудь викторианского теоретика. И это неизбежно, ибо профессор Скиннер проявляет к тому, что Джеймс называет «физиологическими силами», практически такое же равнодушие, что и Герберт Спенсер. Скиннер отбрасывает прочь определяющие человеческое поведение генетические факторы уже на второй странице своего труда. В его книге отсутствуют всякие ссылки на данные конституциональной медицины, нет даже намека на конституциональную психологию, в понятиях которой (и только в них, насколько я могу судить) возможно написать полную и реалистичную биографию индивида – в связи с важнейшими фактами его бытия – телесными, характерологическими, интеллектуальными, с его непосредственным окружением в последовательные моменты жизни, с его эпохой, местом рождения и господствовавшей в его окружении культурой. Наука о человеческом поведении напоминает науку о движении, взятую в ее абстрактной ипостаси, – эта абстрактная наука, при всей ее необходимости, сама по себе абсолютно неадекватна фактам. Посмотрим на полет стрекозы, полет ракеты и на разбивающуюся о скалу волну. Все три примера иллюстрируют один и тот же фундаментальный физический закон движения; но иллюстрируют по-разному, и эта разница так же важна, как и тождество. Само по себе изучение движения может не сказать нам ничего о предмете, который движется в любое данное мгновение. Точно так же изучение поведения как такового ничего не говорит нам об индивидуальном взаимодействии сознания и тела, которое и определяет поведение в каждый данный момент времени. Но для нас, людей, представляющих собой совокупность сознания и тела, понимание конкретных проявлений этого взаимодействия представляется чрезвычайно важным. Мало того, мы из собственных наблюдений и на собственном опыте знаем, что люди, обладающие разными психофизическими качествами, могут по-разному влиять (и влияют) на свое социальное окружение. В этом последнем пункте Бертран Рассел полностью согласен с Уильямом Джеймсом – как, впрочем, и все, добавлю я, за исключением поборников наукообразия Спенсера и бихевиористов. По мнению Рассела, исторические изменения могут иметь причины троякого рода – экономическая ситуация, политические теории и деятельность выдающихся личностей. «Я не верю, – говорит господин Рассел, – что можно игнорировать любую из этих причин или устранить ее, считая следствием действующих причин другого рода». Так, если бы Бисмарк и Ленин умерли во младенчестве, то мир был бы сейчас не таким, каким он стал, благодаря отчасти Бисмарку и Ленину. История пока не является наукой и выглядит наукообразной только благодаря фальсификациям и умолчаниям. В реальной жизни, которую проживают изо дня в день, индивида нельзя исключить из объяснения явлений этой жизни. Только в теории роль индивида в жизни может стремиться к нулю. На практике роль индивида очень важна. Когда в мире совершается какая-то работа, то кто конкретно ее делает? Чьи глаза и уши воспринимают информацию, кора чьего мозга думает, чья воля преодолевает препятствия? Определенно, не социальное окружение, ибо группа людей – это не организм, это всего лишь слепая, не обладающая сознанием организация. Все, что делается в обществе, делается отдельными, конкретными индивидами. Конечно, на этих индивидов сильно влияет окружающая их культура, табу и нравственные правила, информация и дезинформация, пришедшая из прошлого в виде устной традиции или писаной истории; но что бы индивид ни брал у общества (точнее, что бы он ни брал у других индивидов, объединенных в группы, или из записей, сделанных другими индивидами, живыми или умершими), это будет использовано им лично, уникальным, только ему присущим способом, посредством его особых чувств, биохимических особенностей его организма, его телесного здоровья, характера и темперамента – его, и ничьего больше. Никакие научные объяснения, какими бы обширными и глубокомысленными они ни были, не смогут устранить этот самоочевидный факт. Не будем также забывать, что нарисованный профессором Б. Скиннером научный портрет человека как продукта социального окружения не является единственным научным портретом. Есть и другой портрет, имеющий больше сходств с оригиналом. Присмотримся, например, к портрету, нарисованному профессором Роджером Уильямсом. То, что он описывает, является не абстракцией поведения, но описанием поведения конкретных организмов, организмов, обладающих индивидуальным сознанием, и это поведение является отчасти продуктом окружения, в котором они находятся, а отчасти – продуктом их собственной, личной наследственности. В своих книгах «Фронтир человечества» и «Свободные, но неравные» профессор Уильямс подробно рассуждает, опираясь на убедительные данные, о врожденных различиях между индивидами, о тех различиях, для существования которых доктор Уотсон не находит никаких оснований и важность которых, по мнению профессора Скиннера, стремится к нулю. Биологическая вариативность между животными возрастает по мере продвижения вверх по эволюционной лестнице. Эта биологическая вариативность наиболее велика у человека, и люди проявляют высочайшую степень биохимического, структурного и характерологического разнообразия, большую, нежели у любого другого известного нам биологического вида. Это непреложный, легко проверяемый наблюдением факт. Однако то, что я называю волей к порядку, стремлением навязать единообразие ошеломляющей множественности вещей и событий привело некоторых людей к забвению и игнорированию этого факта. Они принизили значение биологической уникальности индивида и сосредоточили свое внимание на более простых и, при современном состоянии знаний, более понятных внешних факторах, влияющих на человеческое поведение. «В результате этого ориентированного на окружающую среду мышления и направленности исследований, – пишет профессор Уильямс, – стала общепринятой доктрина об исключительном единообразии человеческих младенцев; этой доктрины в настоящее время придерживается большинство специалистов по социальной психологии, социологов, социальных антропологов и многих других, включая историков, экономистов, педагогов, юристов и общественных деятелей. Данная доктрина стала определять и направлять мышление многих из тех, кто в настоящее время формирует образовательную и государственную политику; она безоговорочно признается и теми, кто не обладает в достаточной мере самостоятельным критическим мышлением».