Барак Обама - Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты [The Audacity of Hope]

Многие люди — в том числе многие демократы — голосовали за Рейгана, отчего республиканцы стали утверждать, что его президентство восстановило в Америке единодушие относительно внешнеполитического курса. Конечно, это единодушие на самом деле не подвергалось испытанию; война против коммунизма в основном велась Рейганом опосредованно в условиях дефицита бюджета, без размещения войск США. Как оказалось, после окончания холодной войны доктрина Рейгана уже плохо подходила к новому миру.

Возврат Джорджа Уокера Буша к более традиционной, «реалистичной» внешней политике позволил ему неплохо справиться с ситуацией, вызванной распадом Советского Союза, и компетентно провести первую войну в Персидском заливе. Но поскольку внимание публики было сосредоточено на внутренней экономике, его умение создавать международные коалиции или рассудительно проецировать образ сильной Америки не спасло его президентство.

К тому времени, когда пост занял Билл Клинтон, обычный здравый смысл предполагал, что внешняя политика Америки после холодной войны будет больше делом торговли, чем танков, скорее защитой американских авторских прав, чем американских жизней. Клинтон и сам понимал, что глобализация ставит новые задачи не только экономике, но и безопасности. Способствуя свободной торговле и укрепляя международную финансовую систему, администрация Клинтона также работала над окончанием затяжных конфликтов на Балканах и в Северной Ирландии и над продвижением демократии в Восточной Европе, Латинской Америке, Африке и на территории бывшего Советского Союза. Но в глазах общественности внешнеполитическому курсу девяностых не доставало четкого стержня или великих императивов. В частности, военные акции США казались исключительно делом выбора, а не необходимостью — возможно, результатом нашего желания осадить государства-изгои — либо следствием гуманистических соображений и моральных обязательств перед сомалийцами, гаитянами, боснийцами и другими несчастными.

Но вот настало 11 сентября — и американцы почувствовали, что их мир перевернулся.

В январе 2006 года я сел на военно-транспортный самолет «Локхид С-130» и направился в свое первое путешествие в Ирак. Двое из сопровождавших меня коллег — Эван Бэй, сенатор от Индианы, и конгрессмен Гарольд Форд-младший из Теннеси — уже проделывали раньше этот путь и предупредили меня, что посадка в Багдаде может быть немного неприятна: чтобы избежать возможного вражеского обстрела, военные самолеты рядом со столицей Ирака перед посадкой и после взлета зачастую проделывают серию вызывающих тошноту маневров. Однако наш самолет летел сквозь утренний туман, и трудно было ощутить тревогу. Пристегнутые к брезентовым креслам, почти все мои коллеги-пассажиры уснули, привалив головы к идущим вдоль фюзеляжа ребрам жесткости. Один член экипажа, похоже, играл в видеоигру, другой спокойно листал планы полетов.

Это было через четыре с половиной года после того, как я услышал сообщения о том, что самолет врезался во Всемирный торговый центр. Я в это время находился в Чикаго, ехал в деловую часть города на слушание в законодательном органе штата. Сообщения по радио в автомобиле были обрывочны, и я решил, что, вероятно, произошел несчастный случай, небольшой винтовой самолет сбился с курса. Но когда я приехал на собрание, врезался уже второй самолет, и нам велели покинуть здание. На улице в разных местах столпились люди, они смотрели в небо и на Сирс-тауэр. Позднее, в моей юридической конторе, мы сидели и неподвижно смотрели на кошмарные картины, разворачивающиеся на экране телевизора, — самолет, темный, как тень, исчезает среди стекла и стали, мужчины и женщины цепляются за карнизы, затем падают; возгласы и рыдания внизу, и наконец облака пыли заслонили солнце.

Следующие несколько недель я делал то же, что и большинство американцев, — звонил знакомым в Нью-Йорк и федеральный округ Колумбия, посылал пожертвования, слушал речь президента, скорбел по погибшим. И для меня, как и для большинства из нас, трагедия 11 сентября была глубоко личной. На меня подействовали не просто масштаб разрушений или воспоминания о пяти годах, проведенных в Нью-Йорке, — воспоминания об улицах и видах, превращенных теперь в руины. Скорее это было живое представление тех обычных действий, которые наверняка совершали 11 сентября люди за несколько часов до того, как погибли, той ежедневной рутины, которая составляет жизнь современного мира, — посадка на самолет, толкучка при выходе из пригородного поезда, спешная покупка кофе и утренней газеты, беседа в лифте. Для большинства американцев такая рутина символизирует победу порядка над хаосом, конкретное выражение нашей убежденности, что, пока мы делаем физические упражнения, пристегиваем ремни безопасности, имеем работу с премиями и льготами и избегаем определенных кварталов, безопасность нам гарантирована, семьи наши под защитой.

Но сейчас хаос был у порога. И как следствие, мы должны были действовать иначе, понимать мир иначе. Нам надо было ответить на призыв народа. Когда не прошло еще и недели после атаки, я стал свидетелем тому, как Сенат проголосовал 98:0, а Палата представителей 420:1 за то, чтобы дать президенту полномочия и «всю необходимую и соответствующую силу против государств, организаций и лиц», которые стояли за этими атаками. Интерес к службе в вооруженных силах и количество заявок на вступление в ЦРУ взлетели вверх, так как молодые люди по всей Америке решили служить своей стране. И мы не были одиноки. В Париже «Монд» вышла с заголовком «Nous sommes tous Americains» («Мы все американцы»). В Каире в мечетях прошли траурные молитвы. Впервые со дня основания, с 1949 года, НАТО ввел в действие параграф 5 своего устава, согласившись, что нападение на одного из членов союза «должно рассматриваться как нападение на всех». Имея справедливость за спиной и весь мир рядом, мы практически за месяц изгнали из Кабула правительство талибов; члены «Аль-Каиды» бежали, были схвачены либо уничтожены.

Действия администрации начались успешно, подумал я, проводились спокойно, размеренно и с минимальными потерями (только позднее мы узнаем, в какой степени то, что мы оказали недостаточное военное давление на силы «Аль-Каиды» в Тора-Бора, могло позволить Осаме бин Ладену бежать). И так, вместе с остальным миром, я с нетерпением ждал того, что, как я думал, последует: объявления внешнеполитического курса США на двадцать первое столетие, такого, который не только приспособит наше военное планирование, разведывательные операции и мероприятия по обороне отечества для борьбы с угрозой, исходящей от террористической сети, но и создаст международный консенсус относительно задач, которые ставит транснациональная угроза.