Газета «Завтра» - Газета Завтра 1265 (08 2018)

Можно представить, чтобы во время войны Геббельс сидел на мовсковском радио и высказывал "альтернативную точку зрения"? Если в штабах сидят предатели и враги — войну не выиграть! Враг уже не у ворот, он засел в нашем доме и разрушает его изнутри. Доколе?

Теги события:

телевидение драка донбасс русофобия война дети либералы информационная война задело

Сообщество « Круг чтения » 18:27 2 марта 2018

Революционная икона

К столетию публикации поэмы Блока «Двенадцать»

Андрей Фефелов

83

Оценить статью: 8 2

Несколько лет назад на кирпичных стенах подземного пивного ресторана "Дома журналистов" появились старинные, можно сказать, древнерусские газеты, загнанные в рамочки под стекло. Меня, разумеется, в первую очередь привлек выпуск петроградской газеты "День". На желтоватой бумаге значилась дата: "Ноябрь 1917 года". Этот выпуск был издан в преддверие выборов в Учредительное собрание и носил явно агитационный характер: на первой полосе читателям бодро рекомендовали голосовать за кадетский список. В этой приторной пропаганде сквозило что-то конвульсивно-безнадежное. Главное событие века уже случилось, но, как видно, поняли это тогда не все. Оплодотворение уже состоялось, и открывшиеся на мгновение створки — закрылись. Но тысячи обреченных сперматозоидов суетливо мечутся, кружатся в бессмысленном смертельном танце. Или это крупинки летящего из мировой тьмы обжигающего льда? Та самая дьявольская русская метель, заметающая все земные следы, символизирующая первозданную, хаотическую, хтоническую взвихренную Русь…

Что может быть легковеснее выборов? Только шальной пушистый снег. Бюллетени, они как тени. Избирательные урны плотно набиты зеленоватым прахом.

Средь этой пошлости таинственной,

Скажи, что делать мне с тобой —

Недостижимой и единственной,

Как вечер дымно-голубой?

Позволю допущение, что под именем Незнакомки Блок подразумевал именно революцию, которая "приходит иногда", при этом "всегда бесстыдно упоительна".

Кстати, к столетию взятия Бастилии в Париже открылась Всемирная выставка. Триумфальной аркой, открывающей территорию выставки, служило гигантское аляповатое сооружение из металлоконструкций, впоследствии прозванное Эйфелевой башней. Выставку, знамо дело, демонтировали, а башенка осталась. Таким образом, мы получили самый большой и самый известный памятник Великой Французской революции.

Столетие Великой русской революции прошло в России незаметно и тихо. Как будто мышь поскреблась. Пресс-секретарь Президента на вопрос: "Собирается ли государство отмечать эту дату?", распахнул совиные глаза и прошептал: "А в связи с чем это нужно праздновать, объясните мне. Не совсем понимаю вопроса…". Кроме непонимающего вопроса Пескова, к юбилею вот "этого" состоялась премьера парочки сомнительных сериалов, а также небольшой и уютный коммунистический митинг у каменного Маркса на Охотном ряду. Мелькали разноцветные шарики и многочисленные красные флаги КПРФ, на которых красовались тонко-нежные серп и молот на фоне загадочной раскрытой книги. Мне всегда хотелось узнать, как называется эта книга, кто ее автор и что в ней написано. Никто пока не дал мне внятного ответа на сей простой вопрос. Не исключено, что книга эта — первое отдельное издание революционной поэмы Блока "Двенадцать". Хотя вряд ли…

Как известно, первая публикация поэмы произошла 3 марта 1918 года в газете эсеров "Знамя труда". Сразу же вокруг имени Блока начался неимоверный скандал. Либеральный бестиарий восстал. Вот характерная цитата из газеты с интересным названием "Петроградское эхо": "За последнее время Блок написал целый ряд стихов в большевистском духе, напоминающем солдатские песни в провинциальных гарнизонах. То, что Блок сочувствует большевизму — его личное дело. В своих убеждениях писатель должен быть свободен, и честь и слава тому, кто во имя этих убеждений смело идет против течения, — но зачем же писать скверные стихи? Когда любят девушку — ей несут в виде подарка золото и цветы, и никто не несет кожуру от картофеля…". Автор пытается иронизировать, не подозревая, что в определенные страшные периоды лучшим подарком для любимой становится уберегающая от цинги кожура картофеля, а не цветы и не золото.

В “Русских ведомостях” тогда писали, что поэма Блока написана "как бы в бреду тифозном". В том же издании известный литературный критик, сын одесского раввина Юлий Айхенвальд учит читателя: "Двенадцать героев поэмы, собранные в одну грабительскую шайку, нарисованы как темные и пьяные дикари, — что же общего между ними и двенадцатью из Евангелия? И пристало ли им быть крестоносцами (впрочем, они — без креста…) в борьбе за новый мир? Так не сумел Блок убедить своих читателей, что во главе двенадцати, предводителем красногвардейцев оказывается Христос с красным флагом. Имя Христа произнесено всуе".

Впрочем, после публикации поэмы на Блока накинулись не только либеральные псы, но и многие бывшие его друзья.

В мартовские дни 1918 года литературный протеже Блока поэт Владимир Пяст гордо заявил, что больше не подаст руки своему прежнему кумиру. После Пяст напишет про Блока: "демон извращенности зашевелился в поэте", "мара заволокла его очи".

Другой близкий Блоку человек, принявший священнический сан Сергей Соловьев, назвал поэта "святотатцем", певцом "современного сатанизма".

Не чуждый Блоку критик Георгий Чулков определил своего друга как "безответственного лирика", имеющего слабую связь с окружающей реальностью. По его словам, музу Блока "опоили зельем", и она, "пьяная, запела, надрываясь, гнусную и бесстыдную частушку".

Известный в свое время русско-польский филолог Фаддей Зелинский заявил, что Блок "кончен", и потребовал удаления имени поэта из списка лекторов Школы журналистов.

Прочитав "Двенадцать", Корней Чуковский вспылил: "Блок променял объятья Незнакомки на дровяной паек".

А вот что написала "добрая девочка" Гиппиус после того, как в квартиру Блока на Офицерской улице подселили буйного революционного матроса: "Блок страдает, к нему подселили одного матроса… жалко, что не двенадцать…". Она же назвала поэму Александра Александровича неприличным жестом.

Осип Мандельштам обозвал поэму "монументальной драматической частушкой". Шкловский пошел еще дальше: "Двенадцать" — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана "блатным" стилем. Блок пошёл от куплетистов и уличного говора. И, закончив вещь, приписал к ней Христа".

В своей обычной язвительной манере выступил Бунин: "Увлекшись Катькой, Блок совсем забыл свой первоначальный замысел “пальнуть в Святую Русь” и “пальнул” в Катьку, так что история с ней, с Ванькой, с лихачами оказалась главным содержанием “Двенадцати”. Блок опомнился только под конец своей “поэмы” и, чтобы поправиться, понёс что попало: тут опять “державный шаг” и какой-то голодный пёс — опять пёс! — и патологическое кощунство: какой-то сладкий Иисусик, пляшущий (с кровавым флагом, а вместе с тем в белом венчике из роз) впереди этих скотов, грабителей и убийц. Блок кричит: “Слушайте, слушайте музыку революции!” и сочиняет “Двенадцать”, он берет зимний вечер в Петербурге, теперь особенно страшном, где люди гибнут от холода, от голода, где нельзя выйти даже днем на улицу из боязни быть ограбленным и раздетым догола, и говорит: вот смотрите, что творится там сейчас пьяной, буйной солдатней, но ведь в конце концов все ея деянія святы разгульным разрушением прежней России и что впереди нея идет Сам Христос, что это Его апостолы. Ведь вот до сих пор спорим: впрямь его ярыги, убившие уличную девицу, суть апостолы или все-таки не совсем?"