Литературная Газета - Литературная Газета, 6631 (№ 07/2018)

– Захар, ты сейчас советник главы ДНР Александра Захарченко, офицер армии ДНР, у тебя свой батальон. Как воспринимаешь всё, что с тобой происходит: то есть война тебя выбрала или ты сам её выбрал? И согласен ли ты с высказыванием одного из персонажей Платонова в «Котловане»: «Невоевавший мужик – всё равно, что нерожавшая баба»?

– До сих пор мне казалось, что эта фраза принадлежит Горькому: кажется, она звучала в одном из его рассказов. Но в любом случае вы должны обратить внимание, что Горький не воевал никогда, что до Платонова – то он к моменту написания «Котлована» тоже даже не примерял военной формы – только потом пришлось. В этом, собственно, и заключается ответ на вопрос. Мужчина вовсе не обязан воевать. Мужчина может состояться при самых разных обстоятельствах.

Просто у нас в последние десятилетия произошёл обратный процесс: всякий воевавший человек подвергается если не осуждению, то как минимум удостаивается сомневающегося взгляда с прищуром: а нормальный ли он? А не надо ли его подлечить? Может, его временно изолировать?

Это и литературы касается.

Если в начале XIX века нормой считалось воевать, и в сталинское время золотой век удивительным образом воспроизвёлся, когда Литинститут в очередь вставал, чтоб попасть на финскую, и чуть позже это ещё длилось, когда молодые поэты бредили судьбой и удачей, скажем, Симонова, то сегодня ситуация обратная: нормой считается делать брезгливое лицо: «О чём вообще речь, господа? Зачем это всё? Мы выше этого…» Выше – куда? В какую сторону? Что там в этой высоте такого удивительного происходит?

– Некоторые считают, что с помощью этой донбасской страницы своей биографии ты пиаришься и набираешь материал для будущего романа... Как реагируешь на такое мнение?

– Никак, это глупые или наивные люди говорят…

Надо как-то подробнее отвечать?

Ну, давай тогда так.

С одной стороны, да, был Константин Батюшков, который говорил: «Какую жизнь я прожил: три войны, и всё для стихов». У него действительно было три войны – есть ли у нас сегодня подобные поэты? Готовые к такому пиару?

С другой стороны, я не знаю, как объяснить тактично. Я думаю, любого, кто о таких вещах вслух рискует говорить, надо посадить в окоп – под один получасовой обстрел. И желание говорить о том, что происходящее может являться способом «сбора материала» у этого человека, уверяю вас, исчезнет навсегда. Люди, которые такое говорят, они, наверное, даже выстрела из мелкашки над ухом не слышали.

Что до, собственно, пиара – я в 2015 году был самый продаваемый писатель в России по всем рейтингам книжных продаж. И один из самых переводимых на иностранные языки. Как только я переехал в Донбасс, где работал с 2014 года, но не был военнослужащим, – так вот, как только я переехал в Донецк и стал офицером батальона спецназа, у меня обрубились все западные переводы, со мной разорвало контракт моё немецкое агентство, которое продало мои книги в двадцать примерно стран; да и в России, в силу уже других обстоятельств, дела пошли не так хорошо – книжная сфера всё-таки по большей части либеральная. Так что, если это относится к сфере пиара, то скорей антипиара.

Я, кстати, был в курсе и знал, на что шёл. Вполне себе востребованный европейский писатель Эдуард Лимонов примерно таким же образом уничтожил свою репутацию в мире – со времён войны на территории Сербии его практически не переводят на Западе.

Но отдельным людям этого не объяснишь, и объяснять им этого не стоит.

Поэтому я всех призываю (и уже давно): хотите пиара? У меня есть места в батальоне, идите к нам. Я вам устрою адский пиар. Кроме того, ради пиара можно родить четверых детей и перевезти их жить в Донецк, чтоб ваши дети привыкли просыпаться под звуки канонады. Потом приедете и расскажете нам, как там всё у вас прошло. Все софиты будут на вас направлены. Нет, не хотите? Ну, как хотите. Моё дело предложить.

– Насколько я знаю, ты на время от писательства отошёл. Нет ли переживаний по этому поводу? Нет ощущения потерянного времени, которое ты мог бы использовать для создания книги?

– Я написал уже 17 книг. Мне 42 года. Если со мной завтра что-нибудь не случится – я за 10 лет напишу ещё столько же или чуть меньше. Мы куда-то опаздываем? Нет. У меня условное собрание сочинений больше, чем у Хэма и у Газданова. Не думаю, что всем нам надо Дюма или Бальзака воспринимать в качестве образца. В конце концов Лев Николаевич наш Толстой позволял себе по нескольку лет кряду не писать. Вместо «ни дня без строчки» надо вводить закон «год-другой помолчи, браток».

– Мой любимый роман у тебя – «Патологии». Как думаешь, что-то подобное может появиться впоследствии о Донбассе?

– Я уже не помню этой книжки, она написана была в прошлой жизни, я ни за что такую сегодня не стал бы писать. Если о Донбассе будет что-то написано – какой смысл делать ещё «Патологии»? Должно быть что-то другое. Оно само себя проявит, если это нужно будет когда-то написать. Найдутся какие-то новые слова. Или не найдутся. Так тоже бывает, ничего страшного.

– Ты написал несколько книг о наших классиках – и поэтах, и прозаиках. Есть ли ещё какой-то персонаж отечественной словесности, о котором бы ты хотел высказаться?

Иметь четверых детей сегодня – уже геройство (из семейного архива)

– Да, конечно. Я хотел бы написать о Есенине и о Шолохове. Биографии и первого, и второго не устраивают меня в силу многих причин. При всём уважении к отдельным авторам этих биографий – например, к отцу и сыну Куняевым, хочу сказать, что на все ключевые моменты – Есенин и деревня, Есенин и революция, Есенин и женщины, Есенин и самоубийство – у меня совсем иная точка зрения.

Что до антишолоховедения, то ему надо, наконец, уши оборвать. Потому что это злостная и подлая антинаука, к несчастью. Обидно за Михаила Александровича до слёз.

– Почти во всех твоих книгах есть удивительное ощущение, редкое для оте­чественных писателей, – ощущение переполненности счастьем, очень гармоничное ощущение своего места в мире. Откуда оно? Оно естественное или достигается постоянным преодолением горечи?

– Случайно получилось. Не знаю откуда. Может быть, это ощущение явилось в силу того, что я для себя достаточно рано сформулировал, что счастье – это не дар, а труд.

Трудишься – и вот тебе счастье.

– Ты часто эпатируешь своих читателей и слушателей (если речь идёт о теле- и радиопрограммах) довольно обаятельными парадоксами: ну, например, когда говоришь о том, что противоречия между левыми и правыми в России практически не существует, или о том, что тебе всё даётся одинаково легко – и рассказы, и романы... Ты действительно так думаешь или это, что называется, для красного словца?