Илья Земцов - Партия или Мафия? Разворованная республика

А что стало со сбором информации? Соответственно, он передоверяется тем, у кого на нее всегда в России монопольное право — КГБ.

Уже давно знал, что невозможно быть свободным человеком, оставаясь коммунистом. Но позволить превратить себя в орудие не мог: чем глубже знакомился с Алиевым, тем сильней и больше росли сомнения. Примирить его цели и средства со своей совестью становилось все более сложно. И решил то, что решил бы и без него, — уехать из России: с Алиевым или без него — лицемерие было и оставалось, хочешь жить честно — следует бороться или уйти.

Это была красивая мечта. Путь к ней окажется сложным: впервые увижу, как легко могут отворачиваться друзья, жалеть, не смея помочь. Попытаешься, чтобы не унизиться, быть гордым — окажешься одиноким. Еще одна надежда сгорела, соприкоснувшись с действительностью. Может быть, для того, чтобы возникла новая? Люди живут и реальностью, и мечтой…

В шумном хоре угодливых превознесение Алиева становилось непременным условием карьеры, гарантировало на известное время от расправы. Только один человек, секретарь ЦК Джафаров, смел иметь собственное мнение, а иногда, элегантно играя словами, — был он достаточно умен и образован — высмеивал прямолинейные суждения Алиева, протестовал против немотивированных решений. Понимал: все равно снимут. Алиев, однако, решил иначе: оставаясь внешне лояльным, ловко и тайно подстрекал на Джафарова других. В этом был чисто алиевский стиль — вероломный, дерзкий, вызывающий.

На каждом заседании бюро ЦК или даже пленуме кто-то брал на себя роль оппонента Джафарова. Его ругали за то, что чаще необходимого посещал Русский театр — значит пренебрегает национальным искусством, за издание собственных книг — подавалось, как злоупотребление служебным положением, за некомпетентность — намекалось на академическое прошлое.

Джафаров ждал, когда Алиев бросит козырную карту: был и он грешен — за счет широких презентов построил себе две дачи. На Востоке родственные связи священны — перетянул в Баку племянников и племянниц, устроил в институты, помог получить квартиры.

Но Алиев почему-то не спешил снимать Джафарова — он был последним из наследства Ахундова. Это делало заседания бюро ЦК Азербайджана необычными для СССР: на них раздавался голос несогласного, Джафарова.

Меня иногда спрашивают, как проходят заседания Политбюро, возможно ли противоборство мнений? И да и нет. Да — потому что в Политбюро представлены люди неодинакового образования, интересов. Нет — поскольку прошлый опыт этих людей унифицирован, принцип отбора таков, что туда попадают работники строго определенных качеств и характеристик, и существует единство главных целей — удержаться как можно дольше. А посему противоречия не выходят наружу. Вернее, если вываливаются, то это чье-то начало или конец существования. На одном и том же заседании бюро или оппоненты «поедают» Генсека, или он — оппозицию. Если даже по причине временного равновесия сил сейчас же не начинаются расправы, они будут в скором времени — Политбюро как организм не приемлет чужеродного тела, отталкивает его. Оппозиция, если не побеждает, непременно оказывается в меньшинстве: самые робкие ее члены перебрасываются на сторону Генсека. И наступает реакция — из Политбюро удаляются в порядке очередности: наиболее влиятельные адепты оппозиции, затем колеблющийся центр и наконец те, кто когда-то предал и оставил ее.

Предвижу возражения: существуют расхождения в бюро между консерваторами и либералами. И верно: случается иногда, что партократия жертвует наиболее ревностными ее почитателями — догматиками. Они отдаются на растерзание новым силам, рвущимся к власти. Но здесь действует простой расчет: консерваторы, одряхлевшие и скомпрометированные бывшими связями, лишают режим гибкости, в то время как «либералы», охотно предав и продав свои принципы за место под солнцем — за членство в политбюро, — становятся консервативнее консерваторов. Цепляясь за только что приобретенные привилегии, губят и душат любой «диссидент» (не исключено — и тот, на гребне которого они поднялись). В дураках остается народ, который еще раз предали.

Пока Генсек остается Генсеком, для него нет невозможного: партаппарат полностью в его распоряжении. И это — единственно реальная сила. Другие члены политбюро оторваны от аппарата, для них представительство в политбюро — акт престижа, или связаны с небольшой его частью — с пропагандой, кадрами. Они зачастую беспомощны и сами постоянно находятся под обстрелом партаппарата, послушного и покорного в руках Генсека (их критикуют время от времени за деятельность курируемых ими министерств и ведомств).

Но почему не допустить на бюро хотя бы некоторой степени свободы, откровенного, делового обсуждения? Решения от этого только выиграют, будут более продуманны״ ми и обоснованными. Но кто сможет измерить, где кончается дискуссия по существу, рассмотрение и прения, а где начинается подрыв авторитета секретаря? Видите, куда могут привести вопросы. Не лучше ли заранее распределить роли? Так что если и приедут ревизоры из столицы, не почувствуют, а узнают — не скажут. И в Москве не иначе. И Джафарова сняли. Но до этого он позвонил:

— Ты писал статью в «Правду»?

— Нет. Суходеев.

— Врешь. Но все равно плохо. Есть новость, даже две — занятная и дрянная. Тебя переводят в Москву: будешь в секретариате редактировать материалы к съезду и ждать Алиева. Его забирают в ЦК КПСС секретарем. Поздравляю. А вот другое известие — у меня рак. Так что приедешь на похороны…

В ЦК КПСС было: душевная сухость, черствость, равнодушие. Дураков подчиняли, слабых эксплуатировали, умных и сильных стремились превратить в друзей. И всех — в орудия личных интересов.

Джафаров оказался не вполне прав: у него действительно была опухоль мозга, и он умер, но Алиева не утвердили секретарем ЦК КПСС. Он выступил на съезде неудачно, заискивал перед Брежневым, перебрал в подобострастных и верноподданнических реляциях, а может быть, Брежнев просто решил повременить и еще раз присмотреться к деятельному секретарю — не пришло, видимо, время переносить эксперимент в центр. Да и сам Алиев с годами стал осмотрительнее: в тупиковом исходе своих дел он приблизился к перекрестку, где надо было решать, стряхнув остатки доктринерства, двинуться дальше! Не отважился. Он застрял на полпути, устрашившись неминуемых последствий, запутался и стал путать других. Это не зачеркивает его вопроса. Это побуждает других ставить их иначе. И искать ответы. Другие ответы, надежные.

…Баку был белым, как в шторм застывший седой Каспий. Солнце, нависшее над набережной…