Робин Робертсон - Со стыда провалиться [Невыдуманные писательские истории]

— Мой бывший, — шепнула Оливия.

Конечно, бывший дружок еще меньше входил в мои мечтания о встрече с Оливией, чем ее нынешний приятель.

— А, понятно, — мрачно пробормотал я.

Мы перешли в зал с названием «Лимерик-холл». Я забрался на самый задний ряд. Остальные расселись впереди спиной ко мне. Члены комитета — Оливия, Деклан и еще два-три человека заняли места за председательским столом напротив. Оливия сказала, что сперва они решат некоторые вопросы, а потом она предоставит слово мне. Я принялся перелистывать рукопись рассказа, который подготовил для чтения — одну историю, произошедшую в Западной Ирландии в дни моего детства.

Собрание началось. Деклан что-то сказал. В ответ Кит отпустил язвительное замечание. Зал загудел. Деклан потребовал тишины и добавил: «Это касается только нас». До меня постепенно дошел смысл происходящего: судя по всему, Оливия лишь недавно переключила свое благосклонное внимание с Кита на Деклана. Оба соперника страстно желали разделаться друг с другом, и кое-кто в зале разделял их чувства.

Обстановка накалялась, выражения становились все более резкими. Я хотел улизнуть, но Оливия поймала мой взгляд и знаками показала, что пытка уже близится к завершению. Я рванулся к двери, однако Оливия выбежала из-за стола и остановила меня. В конце концов, когда, казалось, прошла целая вечность (а на самом деле всего час) отвратительных разбирательств, я не выдержал и встал. Я предчувствовал — и нисколько не ошибся, — что слушать меня никто не хочет. Внутри у меня все сжалось от страха. Вместо того чтобы выйти и встать перед публикой, я выпалил первое предложение в затылки сидящим впереди людям.

Рассудив, что раз уж начал, то надо продолжать, я вспомнил совет моего преподавателя по риторике. Когда читаешь вслух, нужно найти в зале конкретного слушателя и читать именно ему. Увлечь одного человека — значит увлечь весь зал. Выбрать своего слушателя из членов комитета, сидящих ко мне лицом, для меня не составило труда. Я обратил взгляд на Оливию и продолжил читать. Она не подвела. В ее влажных глазах светился неподдельный интерес. Моя взяла, обрадовался я. Мне удалось завладеть вниманием публики. Я сумел заставить их слушать.

Гордыня, как известно, предшествует падению. Я уловил, что настроение в зале изменилось. Что-то происходило. Сначала я не мог понять, что и где, но вскоре узрел: Кит тихонько передвинул свой стул в такое место, откуда соперник не мог его видеть, и показывал сатирическую пантомиму, изображая половой акт между миниатюрной Оливией и долговязым Декланом. Пантомима разыгрывалась с помощью непристойных жестов.

Внезапно Деклан, услышав хихиканье в зале, насторожился. Обернувшись и сообразив, что над ним издеваются, да еще кто, он схватил со стола стакан и выплеснул его содержимое обидчику в физиономию. Облитый казначей только ухмыльнулся и процедил сквозь зубы: «Идиот».

Я прервал чтение и спросил:

— Вы хотите, чтобы я закончил рассказ?

— Не очень, — раздался чей-то голос.

— Нет, мать твою, не хотим, — поддержал его другой.

Третий слушатель издал громкий звук, имитирующий выпускание газов из кишечника.

На мгновение мне захотелось сказать какую-нибудь гадость и выбежать из зала, желательно вместе с Оливией. Но она держала Деклана за руку, одновременно показывая Киту, который вытирал лицо платком, неприличный жест. Нет, между храбростью и благоразумием здесь явно стоило выбрать последнее. Запихав рукопись в карман, я выскочил из зала, пронесся через бар и выбежал на улицу.

Мне так и не заплатили.

Во время недавней поездки в Англию, где я представлял свой новый сборник стихов, мне выпала редкая культурная возможность. Я получил приглашение вместе с британским поэтом-лауреатом [112] Поэт-лауреат — в Великобритании — пожизненное звание придворного поэта, утвержденного монархом и традиционно обязанного откликаться памятными стихами на события в жизни королевской семьи и государства. Начиная с XIX века оно считается скорее почетным, нежели предполагающим какие-либо обязательства, и его обладатель, как правило, продолжает собственную литературную карьеру. В последнее время в Великобритании звание поэта-лауреата дается на 10-летний срок. В США звание поэта-лауреата было учреждено законодательным актом Конгресса в 1985 году. Главные обязанности американского поэта-лауреата — выступать с лекциями и публичными чтениями, консультировать Библиотеку Конгресса по ее литературным программам и рекомендовать новых поэтов, достойных того, чтобы их имена были внесены в архив Библиотеки. (мне приятно настаивать на том, что эти слова пишутся с прописной буквы) принять участие в телемосте с Абердином, где проходил литературный фестиваль. Впервые в истории два поэта-лауреата (во множественном числе, именно так!) из Великобритании и Соединенных Штатов встретятся, чтобы прочесть свои произведения и обсудить проблемы современной поэзии (диапазон которых весьма широко простирается от эстетики до политики), а кроме того, наши стихи и мнения будут донесены до публики посредством истинно высоких технологий. План состоял в следующем: в пятницу вечером мы с Эндрю Моушеном встречаемся в лондонской студии, а затем с помощью магии телеспутника или чего-то там еще наши образы появятся на огромном экране в Абердине перед толпой восторженных поклонников поэзии, для которых это событие не только станет кульминацией литературного фестиваля, но и даст возможность ощутить себя частичкой эпохального явления. Беспрецедентный случай в хрониках британско-американских культурных связей. История, которую посвященные будут пересказывать внукам зимними вечерами.

Лично у меня предстоящий телемост вызывал радостное волнение, и я был благодарен тележурналисту из Абердина, который придумал этот план и организовал техническую поддержку. Чуть раньше я уже участвовал в поэтических чтениях и дал несколько интервью, однако все это были привычные ритуалы моей, так сказать, жизни профессионального поэта. В сущности, я выступал на публике так часто, что в последнее время начал ощущать себя кем-то вроде танцовщицы в дискотеке, только без клетки, белых сапожек и, разумеется, танцев. Но международный телемост с участием обоих ныне живущих поэтов-лауреатов обещал стать действительно выходящим из ряда вон событием.

Оглядываясь назад, я понимаю, что, пожалуй, ждал слишком многого. Здание, куда меня проводила очень симпатичная девушка, агент по рекламе, из-за своей формы называлось «Распятием» — и это было первым намеком на боль и страдания. Студия представляла собой тесное, залитое нестерпимо ярким светом помещение с длинным столом и двумя телевизорами, над каждым из которых блестел большой немигающий глаз телекамеры. Один экран должен был показывать нас в студии, а другой — толпу в Абердине. На стенах комнаты висели плакаты с рекламой наших книг, сами книги лежали на столе, но Эндрю Моушена пока не было. Я беспокойно ерзал за столом, разглядывая в телеэкране свое усталое лицо, в то время как между телевизионщиками и техперсоналом разгорелся спор, как лучше выложить книги — аккуратной стопкой или в художественном беспорядке. Получив от техников заверение в том, что звук отключен и зрительская аудитория в Абердине нас не слышит, я, просто чтобы убить время, задал пару по-американски неуклюжих и потенциально опасных вопросов, вроде того «А в какой части Уэльса расположен Абердин?». В самый последний момент появился мой коллега-лауреат. Мы пожали друг другу руки, заняли места за столом, и на втором экране возникло лицо ведущего — администратора телемоста в Абердине, сердечного и жизнерадостного Алана Спенса. Мост наконец-то «навели». Проблема заключалась в отвратительном качестве изображения. Картинка все время расплывалась, напоминая телевидение пятидесятых годов, когда приходилось постоянно переставлять комнатную телеантенну. Кроме того, изображение периодически рассыпалось на «кубики», как при трансляции с космического корабля. В один из моментов пробной съемки Алан превратился в полностью одетый мужской вариант «Обнаженной, спускающейся по лестнице» [113] «Обнаженная, спускающаяся по лестнице» — картина французского художника-авангардиста Марселя Дюшана (1887–1968). . Звук тоже отсутствовал, видно было только, как шевелятся его губы. Когда звук восстановили, Алан предложил нам посмотреть на место, где соберется народ. Я почему-то ожидал увидеть открытую местность вроде Слэйн-Касла, Вудстока или Монтеррея с его джазовым фестивалем, однако вместо этого камера показала огромный класс — по всем признакам, совершенно пустой.